Н Ляшко - Камень у моря
Бабка забегала с молоком к дачам. Ей было стыдно, что она такая слабая. Она с удивлением глядела, как растет под руками Ивана и внука ограда, дивилась упористости Ивана и порой обмирала: а если Иван надорвется?
- Ой, замаешься, старый! Отдыхал бы когда. Давай мы с Анисимом хоть за керосином и прочим в город ходить будем, а?
- Идите.
Иван охотно выпроводил бабку и Анисима, вынес сумку с камешками и тихо опрокинул ее над каменной плитой.
Камешки заиграли радугой. Иван выбирал из них гладко отшлифованные морем и клал в одну сторону, корявые, в пятнах, отодвигал в другую, а те, что поражали рисунками, ясностью и чистотою, - в третью. Корявых, в пятнах, набралось много, и он вновь сложил их "в сумку:
- Не готовы еще.
Редкостные, особенные камешки он ссыпал в один из десяти сшитых бабкой-для семян будто-мешочков.
Остальные камешки разделил по цветам и каждый цвет сложил в особый мешочек. Все мешочки с виду были одинаковы, и он привязал к десятому, где были самые лучшие камешки, синий лоскут и, будто выкупавшись, долго сидел неподвижно. Так было каждый раз, когда бабка и Анисим уходили в город. Корявые, в пятнах, камешки он уносил на берег и бросал в волну:
- На, гладь еще...
Море брало камешки, увлекало их в глубину, вновь выбрасывало на берег, шлифовало, а в бурю дробило и растирало в веселый песок.
V
В зимнее ненастье Анисим много спал, бабка чинила рубахи. Иван натачивал ножи, направлял пилу и подшивал чувяки. Дождевая вода журчала с крыши, по каменным канавкам стекала в водоем, а из него по отводам спешила в каменные ямы, - на все лето для сада хватало ее.
Иван выходил глянуть, не засорились ли канавки, подмигивал дождю-ловкую ловушку устроил я для тебя! - и с порога глядел на море.
- И чего ты все глядишь туда, вроде рыбак какой? - удивлялась бабка. Ревет и ревет зверем, а у нас, поди, зима теперь стоит, белая-белая да тихая. А тут выпадет снег, глядь-и нет его, одна вода. Вы с Анисимом хоть бы письмо домой написали.
- Может, посоветуешь наших звать сюда? - спрашивал Иван. - Чтоб потом кляли нас.
- А чего им клясть нас? Живем вот, только чужие, одни мы тут.
- Это полгоря, а вот кабы в молодости я не работал у барина по каменной части, до гроба захлебывались бы мы с тобой в землянке. Так и наши. Приедут, а тут камень везде, они к камню несвычные, а нанимать каменщиков денег нету. Хлеб не родит тут, а сад чуть не пять годов растить надо. Во-от, так что молчи лучше, не скрипи.
Иван ухом ловил раскаты морского шума и слышал, будто волна кидает в дождь веселые камешки и кричит:
"Это Ивану!"
В один из дождливых зимних дней приказчик князя вел через долину табун дальних дешевых девок на виноградники. Лил дождь, с севера дул ветер, а одну из денок мучил жар, и она свернула к мазанке:
- Дайте попить.
С нее текли ручьи, зубы ее стучали о край кружкидо-до-до-до, - и она судорожно ловила потрескавшимися губами воду.
- Ой, девка, неладно тебе.
- Меня то трясет, дедушка, то печет. Видно, пропаду я тут.
- Пропадать смолоду стыдно, а итти по непогоди не след. Заходи-ка. Старая, обсуши да уложи девку...
Девка переоделась в бабкину одежду, двое суток дрожала на скамье, обливалась потом, с мукой пила привезенные бабкой из деревни горькие травы и встала только на третий день:
- Ну, бабушка, полегчало, пойду.
- Куда? - удивилась бабка. - Погибели своей не видала? Дождь опять хлещет. Не пущу я тебя...
Девка через окно глянула на толстые нити дождя и покорилась. Сказала, что ее зовут Аграфеной, что ни отца, ни матери у нее нет, а на заработки погнала ее невестка.
Сказала-и опять забылась. Яснеть глаза ее стали на пятые сутки, когда в мазанку вошло солнце. Аграфена обрадовалась и ну за хлеб-соль благодарить. Бабка опять накинулась на нее:
- Что, по невестке соскучилась? Приказчиковой плетки у князя не пробовала? Я пять душ на барской работе схоронила, провались она1 Поправляйсь, а если стыдно так сидеть, делай, на что руки поднимутся. А лучше походи, да опять ляг. Худущая ты, слабая.
Аграфена походила с бабкой по саду, спустилась к морю, оглядела все и вздохнула:
- А хорошо! Вот где жить бы!
Иван и Анисим хлопотали на винограднике. Аграфена вырвала вокруг мазанки побуревший бурьян, наносила с моря веселого песку и посыпала двор:
- Это я, бабушка, чтоб ты вспоминала меня.
- Ладно! Может, завтра мазанку побелим с тобою?
Побелили мазанку, побелили снаружи щелястый сарайчик. Дальше да больше, и зазвенел голос Аграфены у коровы, в саду, в мазанке, у ручья. Бабка светлела.
- Что же, старая, девка, выходит, сирота, а? - спросил ее Иван.
- Да я уж думаю...
- Чего думаешь?
- Сам знаешь, только бедные мы.
Иван хмыкнул и к Анисиму:
- Что ж девка даром горб будет гнуть у нас или как?
- Не знаю.
- А ты подумай.
- А чего мне думать.
Иван крякнул и за ужином заговорил с Аграфеной:
- Что ж, Граша, какие мы люди, сама видишь.
Кожа да рожа, мазанка, сад молодой да долгов за землю столько, что скоро одеться не во что будет. Не до жиру, а полюбилась ты нам. Давай порядимся на год за прожитое и на предбудущее, а?
- Я рада, только брат осерчает.
- Брат-не мать, брату написать можно. А? Во-о, давай, старая, угощай.
За кислым вином поговорили о деревне, о горечи сиротства, порядились, и осталась Аграфена в мазанке.
VI
Волны день и ночь набегают на берег, и он каждую зорю чистый, новый: обломками дерева он говорит о буре, обрывками одежды-о несчастьи, морской травой-о глубинной волне, горами гальки-о размашистом шторме, мелкой галькой-о покое. Иван каждую зорю ходил на него и не с охотой возвращался домой. Ныли ноги, а глаза бежали вдаль. Вон там, казалось, лежит и ждет его невиданное.
Сад уже давал плоды, девять мешочков заполнились камешками, только в десятый иногда по неделям не попадало ни одного,.но зато там были самые лучшие: золотые, розовые, бурые и огненные, лунные, голубые, синие и дымчатые, полосатые-в прямую полоску, в завитые полоски, в полоски широкие и не толще человечьего волоса, в полоски в два цвета и в несколько цветов, радужные, черные, светлозеленые и прозрачные, светлые с зелеными искрами, с каплями крови, с облачками дыма, одетые в позолоту, в сизоту, с узррами, с рисунками.
Иван не думал, зачем ему эти камешки, - он радовался им и верил, что они любого человека обрадуют. Аграфена тоже приносила с моря камешки, говорила о них с Анисимом, с бабкой и прягала, чтоб через год унести их в деревню и там показать всем. Бабка ворчала:
- Дед вон тоже с ума сходит, а по мне камень и камень, вроде стекла.
При мысли, что Аграфена уйдет в деревню, бабке было не по себе. Но дули ветра, тысячами разбивались о берег волны, на каменной плите у мазанки завязывались вечерние разговоры, а потом пошли ночные разговоры, шопоты, поцелуи, и печаль минула мазанку.
