Ольга Онойко - Лётчик и девушка
Авиатехник появился внезапно, как чёртик из табакерки. Порт Раннай не походил на место, где люди усердно работают, помощи лётчик не ждал, и тем больше была его радость.
Техником оказался лысый румяный дядюшка, деловитый и рукастый. Лётчик высунулся наружу, приветствуя его. Затёкшие конечности еле шевелились. Он стал отстёгивать привязные ремни, а дядюшка, не теряя времени, расставил колодки и полез Элису под винт.
— Хорошо долетели! — крикнул он откуда-то из-под фюзеляжа. По напряжённости голоса лётчик понял, что дядюшка туговат на ухо, и ответил громко:
— Спасибо!
— А шнур-то порвали!
— Знаю! Заменить бы!
— Найдётся! Вы никак издалёка!
— С Земли!
— То-то я удивился! Кто на Северный Раннай садится, когда Южный уж год как отстроили! Точно издалёка!
Лётчик развёл руками. И на Венере, и на Земле ему советовали аэропорт Раннай в Ацидалии, но последний раз он был на Марсе во время войны, и тогда тут был только один Раннай. И его бомбили.
— Да, не дело, — пробурчал лётчик себе под нос. — Надо было на Южный…
Тут подал голос триплан. Верней, сначала Элис просто злобно заскрипел расчалками — словно сварливый старик скрежетал зубами. А потом он очень тихо и убедительно проговорил:
— Нет. Всё правильно. Северный.
Лётчик расспросил глуховатого техника и обнаружил, что до Южного Ранная отсюда не менее получаса пути даже по воздуху. «Да, — подумалось ему, — под конец такой дороги начинаешь считать минуты. Бедняга Элис. Сел бы позже, не порвал бы амортизатор…» Тем временем добрый техник рассказывал, что Ацидалийская ривьера — огромный цветущий край, прекрасный и притягательный даже зимой, что у Элиса на трёх из шести крыльев полотно обшивки отходит от нервюр, и что славные механики с Деймоса, осмотревшие триплан во время дозаправки, состоят с ним, дядюшкой, в родстве. Элис дремал, не забывая ворчать, что кто-то пустил на обшивку гнилые нитки и что амортизаторы шасси у него чешутся. Лётчик и хотел бы парировать, что совсем недавно Элис боялся расплавиться и что уму непостижимо, как у машины может что-либо чесаться, — но вместо того просто стоял, ткнувшись лбом в тёплый элисов бок и, кажется, засыпал в таком положении.
— А шнур-то я найду! — проорал ему дядюшка в самое ухо. Лётчик так и подпрыгнул.
— Спасибо, — сказал он, очнувшись. — А не подскажете, где бы нам остановиться? Денька на три. Отдохнуть, подлататься надо. Разрешите телефонный звонок. Я бы из Ацидалии грузовик заказал.
Дядюшка наморщил лоб, поскрёб лысину и вдруг огорчился едва не до слёз.
— Да я же толкую! — накинулся он на лётчика. — Шнур у меня есть! И нитки самолучшие я дам! Тут теперь жизни никакой нет, не то, что раньше. Я уж так на вас порадовался-то!..
…Стать на постой договорились у дядюшки. С тех пор, как его младший сын женился и уехал жить в Маадим, угловая комната пустовала.
— Смотри, — говорил лётчик и чертил на снегу палочкой, — это Земля. Она в центре мира. Она тяжёлая, и эфира в ней почти нет.
Алакай ковырял в носу и выглядел оттого совсем дурачком. Но лётчик уже знал, что впечатление это обманчиво. Внук дядюшки Тарая всё схватывал на лету. В свои пять лет он читал книги, предназначенные для детей вдвое старше. И про Землю ему, конечно, давно было известно. Лётчик взялся объяснять вещи куда более занятные.
— Вокруг Земли обращаются восемь небесных сфер. Как стеклянные шарики, вложенные друг в друга.
— Ага. Но они не стеклянные, — умудрённо поправил его Алакай. — Ага?
— Не стеклянные. Они состоят из эфира. И всё пространство между ними заполнено эфиром. Только там, где сферы — он очень плотный. Понимаешь, как туман. Бывает туман плотный, а бывает — не очень.
Алакай подумал.
— Ага. А ещё бывает дождь грибной, а бывает ливень. Ага?
Лётчик поразмыслил, но не нашёл, что возразить, и только кивнул, дорисовывая на сугробе схему Земной системы.
— В каждой сфере, — продолжал он, — есть дорога. Она кольцевая, неразрывная, оборачивает Землю, как бусы шею. Она невидимая. Эта дорога называется — деферент. Запомнишь?
— Ага. Деферент.
— Ага. А теперь совсем сложно будет, — сказал лётчик и поддразнил: — Объяснять или подождать, пока вырастешь?
Лицо пятилетнего мальчишки стало смертельно серьёзным. Он поджал губы: ни дать ни взять маленький профессор.
— Объясните, пожалуйста, — сказал Алакай с достоинством, и лётчик улыбнулся.
— По деференту идёт воображаемая точка. Такое место, которое есть — но оно как бы невидимое. Как зенит. Ты знаешь, что такое зенит? Или…
— Ага, — быстро сказал Алакай и пожал плечами с видом лёгкого пренебрежения. — Или как середина пути. На середине пути от нас до Ацидалии — деревня Ярань. Когда мы её проезжаем, дедушка всегда говорит: вот, полдороги. Но она же не половина дороги, а деревня. Нигде не написано, что она половина. А если ехать в Маадим, она вообще не половина. Ага?
— Точно, — сказал лётчик. — Да ты голова, парень!
Алакай снова пожал плечами, слегка улыбнувшись, но тут же, по вредной своей привычке, взялся за ноздрю и утратил серьёзность. Лётчик шутливо прищурился и покачал головой.
Был Алакай крепкий полноватый парнишка, румяный как дед, с ясными серыми глазами. Оба глаза его несли на себе «марсианские печати» — тёмные пятна на радужке, из-за которых зрачок казался раздвоенным. Поначалу лётчику было неловко смотреть в эти глаза. Взгляд Алакая напоминал о войне: о враге, о боевых вылетах, о погибших товарищах, о взглядах военнопленных из-за колючей проволоки… Но война давно кончилась, мальчик родился уже в мирное время. Никто из его семьи не служил в войсках диктатора. Скоро лётчик перестал обращать внимание на то, что у внука дядюшки Тарая глаза «высокородного», словно у гвардейца диктатуры… В семье мальчик единственный уродился таким, никто из его родни не мог похвастаться даже одной «печатью».
— В общем, так, — сказал лётчик. — Идёт и идёт эта воображаемая точка по деференту вокруг Земли, а вокруг точки обращается планета. Путь, по которому она обращается, называется эпицикл.
— А почему она так обращается?
— Никто не знает. Может, ты разберёшься? Станешь астрономом, а?
Алакай подумал, дёргая себя за ноздрю.
— Нет, — сказал он. — Астрономом не хочу. Я самолёты люблю. Как вы.
Лётчик расцвёл.
С Алакаем он впервые повстречался в ангаре, куда дядя Тарай отбуксировал на специальной автотележке ворчащий, но всё равно счастливый и разнеженный триплан. В самом деле, до сих пор ни один авиатехник, даже сам лётчик не относился к Элису с таким вниманием и лаской. Лётчику оттого стало немного совестно. Ангар оказался прекрасно обустроенным, в нём было тепло и светло, дядюшка Тарай наматывал новый шнур, лётчик осматривал нервюры, и оба они заметили Алакая, только когда Элис со смехом ответил: «А кто же, по-твоему?»
