Зиновий Юрьев - Дарю вам память (С иллюстрациями)
Женщины снова согласно закивали.
— И кого же вы видели?
— Кого? Известно кого — своего благоверного, Петра Данилыча. Да вы его знаете, шофер он на автобазе. В газете еще про него как про передовика писали. Вспомнили?
— Ну конечно.
— Ну, так вот как дело-то было. Я дома мою окна, летом страшное дело, как быстро стекла грязнятся, а я, знаете, человек очень чистоплотный… — Буратино бросила быстрый взгляд на седую даму с арифмометром, как бы приглашая всех сравнить ее безупречную чистоплотность с неряшеством своего врага. — Ну вот, мою я, значит, окно и вдруг чуть с подоконника не скатилась — по улице идет мой благоверный!
— И что же здесь необычного? — спросил Павел.
— А то, что Петр Данилыч в этот самый момент преспокойно дрыхнет на диване. Прикрылся «Советским спортом» и высвистывает. Такие дрели выводит, что газета над ним колышется…
— Не дрели, а трели, — сухо сказала дама с арифмометром.
— Дрелью дырки делают.
«Пожалуй, насчет примирения через суеверия я поторопился», — подумал Павел.
— Это еще смотря у кого какие дрели, — вся передернулась Буратино, а самая молодая из бухгалтеров сокрушенно покачала головой. — Ну так вот, мой, значит, супруг на диване дрыхнет и в то же самое время как бы по улице идет.
— И вы его отчетливо видели? Может быть, вы просто обознались?
— Как это обозналась? — Буратино с таким достоинством вскинула голову, что ее шиньон сбился набок. — Что я, своего мужа узнать не могу? Слава богу, семнадцать лет прожили! Петр Данилыч и был. И личность его и одежда — ну все точно.
— И что же делал этот двойник?
— Как — что? Шел себе по улице.
— И что же вы сделали?
— Я чувствую, все у меня перед глазами закружилось. Как же, думаю, так: один муж на диване под «Советским спортом» валяется, другой в это время по улице прогуливается? «Петя!» — кричу. Да где там! Он как заснет, его пушкой не подымешь! Тогда я в окно тому, что на улице, кричу: «Петя, что ты там делаешь?» Он поглядел на меня — и ходу. Я хочу на улицу кинуться — что ж, думаю, это такое, что он от меня бегает, а у самой ноги как бы к подоконнику приклеились. Наконец на улицу выскочила, глянула — нету. Ну, думаю, примерещилось. И тут как раз Егорьевна ползет. Это старушка такая, соседка моя через два дома, с дочерью замужней живет. Я ей: «Егорьевна, говорю, ты, случаем, моего Данилыча только что не видела?» — «Зачем же, говорит, не видела? Я, слава господу нашему всемилостивейшему, на глаза не жалуюсь. Только что как раз его и видела. Навстречь мне ишел. Я ще поздоровалась с ним, и он мне кивнул». Да, думаю, вот тебе и благоверный, двойника себе завел. Это какие ж он безобразия творить сможет? Выпить там или что еще? Растолкала мужа, а он смеется. «Мистика все это, говорит, и поповщина!» Вот тебе и мистика! Да какая ж это мистика, если коняхинский парень, говорят, пятиногую собаку снял?
— Какой парень?
— Да Коняхиных. Отец-то у них еще два года назад номер, а мать в библиотеке работает. Они где-то у пляжа живут. Сережка все время на пляже крутится около Надьки Грушиной. Записалась, бесстыдница, в спасатели и целыми днями чуть не голышом на башне торчит, в бинокль смотрит.
— Как вам не стыдно! — сурово сказала дама с арифмометром. — Что вам до этой девушки?
— А вам что она, родственница?
— При чем тут родственница?
— А при том, что не для девушки это дело — целый день ляжками сверкать!
— О господи! — простонала молодая бухгалтерша.
— Вот тебе и «господи»! — торжествующе сказала Буратино.
— Совесть надо иметь.
— А я так думаю, — вставила сонная особа, молчавшая до сих пор, — может быть, все это от науки?
— Что от науки? — выкрикнула Буратино. — Ляжками в семнадцать лет сверкать — это от науки?
— Я говорю о раздвоении твоего мужа. И потом, Татьяна, я бы на твоем месте проверила, все ли у Петра Данилыча в порядке.
— В каком это смысле? — подозрительно спросила Буратино.
— А в смысле закона сохранения вещества, — важно сказала сонная особа. — Двойника-то из чего-то надо было делать? То-то и оно-то, девочки.
Буратино не ошиблась. На невысокой башне, возвышавшейся над лодочной станцией и пляжем, стояла девушка в зеленом бикини. Она была смугла, как мулатка, и светлые ее длинные волосы казались кукольными на темно-коричневой спине. Девушка стояла, перегнувшись через перила, и разговаривала с явно приезжим парнем в модных темных очках и ярко-оранжевых плавках.
— Как вы можете жить здесь, в этой… — парень сверкнул темными очками и сделал широкий жест рукой, — когда вы такая…
— А какая я? — спросила Надя с башни.
— Скажу, когда спуститесь с вашего пьедестала, — зазывно проворковал парень и почесал одной ногой другую.
— Простите, — сказал Павел, приказывая себе не слишком пялить глаза на спасательницу, — у вас тут случайно нет Сергея Коняхина?
— Как это нет? — изумилась мулатка. — Он всегда здесь. Сережа! — позвала она.
С песка встал худенький мальчик лет пятнадцати. На груди, спине и руках у него висели лохмушки лупившейся кожи. Он походил на змею в период линьки.
— Сережа, — сказала мулатка, — с тобой хочет поговорить наш знаменитый фельетонист Павел Пухначев.
— Вы меня знаете? — спросил Павел и почувствовал, что выглядит, должно быть, глупо и задает дурацкие вопросы.
Не хватало еще флиртовать со школьницей! Любовь моя, а ты сделала уже алгебру? Парень в оранжевых плавках с небрежным и скучающим видом стал на руки и медленно отошел от башни.
Мулатка хихикнула:
— Эй, вы так и не сказали мне, какая я!..
Оранжевые плавки элегантным кульбитом стали снова на ноги.
— Слезьте.
— Не могу, я на работе.
— Я подожду.
«И ведь будет ждать, дрянь такая!» — с неожиданной неприязнью подумал Павел.
— Здравствуйте, — сказал мальчик с лупившейся кожей. — Вы хотели меня видеть?
— Да. Я корреспондент «Знамени труда» Пухначев Павел Аристархович.
— Я слышал, — сказал мальчик, подышал на стекла очков и начал протирать их плавками, оттягивая их от плоского живота, — Надя назвала вас.
Умный и серьезный мальчик, подумал Павел, чувствуя прилив симпатии к облупленному, щуплому человечку.
— Я не представляюсь, — продолжал Сережа, — потому что вы спросили Надю, где меня найти. Стало быть, вы знаете, как меня зовут.
— У тебя развито умение мыслить логически.
— Да, — сказал Сережа, — я стараюсь мыслить логически. Вот сейчас, например, я все время думал, зачем я вам мог понадобиться. Я проанализировал все, что так или иначе могло бы вызвать у вас интерес ко мне.