Татьяна Леванова - Нормальная человеческая жизнь
— Вы знаете, меня очень ждут дома, — сказала я. — Мой брат, кстати, это именно он уговорил меня покинуть станцию, сейчас, наверное, места себе не находит. Вы сказали час назад, что я сдала экзамен. Можно, я обрадую брата и родителей?
Я имела в виду, чтобы он отпустил меня домой, но вместо этого Николай протянул мне свой плоскарь.
— Я пока не имею статуса, — осторожно сказала я.
— После экзамена уже можно, — успокоил он.
— Но я не знаю номера.
— Я знаю все номера твоей семьи. Позвони лучше маме и предупреди ее, что пойдешь ко мне в гости.
Его рука на колене поползла вверх, мне стало так холодно, словно я пережила смерть Гнезда.
— Домогательства экзаменуемых? — мужчина, сидящий к нам спиной на высоком барном стуле, вдруг повернулся, и я узнала профессора Чудова.
— Нет-нет, — ответил Николай. — У нас все полюбовно. Я объявил ей о сдаче экзамена час назад, но она осталась, и мы очень приятно беседуем.
— Я все слышал. Это низко.
— Вы же не будете говорить, что она ничего не понимает, — нагло сказал Николай. — Если она совершенное дитя, то ее плохо учили, и результаты экзамена можно пересмотреть.
Профессор Чудов сверлил его взглядом, но молчал. Я поняла по ощущениям от него, что Николай прав, я не сразу поняла его мотивы. Но они оба забыли, что я могу слышать мысли. И что я быстро учусь.
— Я неоднократно давала вам понять, разумеется, в рамках этикета, что мне пора домой, и вы прекрасно это понимаете. Я могла бы поступить грубо, когда вы начали меня лапать, могла дать вам сдачи, но вы все еще мой экзаменатор. Я была вынуждена терпеть ваше свинство, а это значит, что вы действительно воспользовались вашим служебным положением.
Я просто повторила то, что было у него в голове, правда, изменив порядок слов и добавив кое-что, что слышала в голове профессора Чудова, например, незнакомое мне слово «свинство», но они об этом не догадались. Профессор принялся мне аплодировать, Николай же не знал, куда девать глаза.
— Она действительно одна из лучших экзаменующихся, видимо, вы лично ею занимались? — спросил мой экзаменатор. — Какая речь. Ну, я надеюсь, вы поняли, что это была последняя проверка? Она ее блестяще выдержала.
— Этой проверки нет в кодексе.
— Если вы донесете на меня, экзамен придется пересдать, — быстро нашелся Николай.
— Я не боюсь, — ответила я.
— Пусть это будет проверкой самой жизни, — примиряюще сказал профессор Чудов. — В жизни будет еще столько проверок и пострашнее этой. Но за вами, Николай, я отныне стану приглядывать. У вас уже был случай связи с «возвращенкой».
— Мне нравятся рыженькие, — Николай осмелел и снова заулыбался. — Но ваша, кроме того что красавица, еще и умница. Я бы хотел получить приглашение в дом Ветровых, может быть, мы с Викторией подружимся? Ей же придется выходить замуж, как любой нормальной девушке, хорошо, если ее мужем станет человек, знающий, через что она прошла, и симпатизирующий ее необычной внешности. Например, я.
Сначала я не обратила внимания на его слова, отпустил — и ладно. Я торопилась домой, не столько чтобы успокоить домашних, сколько чтобы связаться с Дождем. Но тот не вышел на связь.
— Ты не волнуйся, он, скорее всего, сейчас работает, — успокаивал меня Рыжий. — Ты же помнишь, как это было, вся ваша беготня, нарощенные трубы, пополнение донорских запасов неометалла, починки, солнечные батареи… Когда я тебе звонил, я, бывало, по сто раз номер станции набирал, пока не находил тебя в Гнезде, а ты еще и разговаривать никогда не хотела.
— Но у нас же график, — в отчаянии сказала я ему спустя пять часов после дозвона. — Тридцать минут работы на станции или пять минут в открытом космосе, потом час в Гнезде. Он бы сто раз мог ответить. Он еще там? Он вообще жив?
Рыжий помог мне справиться с плоскарем, и мы запросили автоматическую информацию по станции. Она меня напугала. Станция считалась нерабочей уже четыре года. На ней не было космонавтов.
— Как? — растерялась я. — Но я же была там еще в начале лета. Мегателепорт работает считаные секунды. Тут какая-то ошибка.
— Станция считалась неудавшейся, потребляющей слишком много ресурсов и дающей мало энергии Соцветью. Но она точно была рабочей в начале лета, когда я звонил тебе, — подтвердил Рыжий.
Что мы могли поделать? Профессор Чудов впервые столкнулся с таким явлением. Он помнил, что я с этой станции, но по всем документам и приметам станция была уже четыре года заброшена. Никто не мог объяснить, почему так вышло. Соцветью дарили энергию сто семнадцать подобных станций, но о сто восемнадцатой никто не помнил. Мы проверяли спутники, отвечающие за связь, антиметеоритные установки, страховочные солнцесберегающие установки, однако людей, которых я помнила, не было ни в космосе, ни на Соцветье. Я продолжала вызывать постоянно, но безрезультатно. Станция была мертвым космическим мусором, она не подлежала восстановлению. К счастью, уборке она тоже не подлежала, поскольку находилась в опасном для мусорщиков месте — задевала край кольца астероидов, именно поэтому нам приходилось ее чинить так часто и именно поэтому она потребляла слишком много ресурсов.
Между тем время шло. Я получила статус «Восстановленного в правах», могла ходить в кино, в магазины, путешествовать, пользоваться галакт-нетом без ограничений, пить алкоголь, но я сидела дома и набирала номер станции. К нам зачастил Николай, к ноябрю его уже величали дома «женихом», сперва иронично, потом привыкли. Я не уклонялась от встреч с ним, хотя каждый раз чувствовала себя так, словно все еще идет экзамен. Впрочем, от людей на Соцветье можно было и такой подлости ожидать. Домашние считали, что мы неплохо ладим. Я могла три дня не выходить из комнаты, но если Николай звал в кино или кафе, я соглашалась. Я могла не есть сутки, пить только сок, а если к обеду появлялся Николай, я ела все, до чего могла дотянуться. Мама считала, что он хорошо на меня влияет. Она мерила меня мерками Соцветья, в нормальной человеческой жизни считалось, что если девушка плохо ест и сидит в своей комнате, она больна психически и физически, а вот если девушка гуляет с кавалером и ест все, что дают, она счастлива и здорова. На самом деле все было наоборот. Я чувствовала себя больной и загнанной, когда жила по указке Николая и по законам «нормальной человеческой жизни». Я всю жизнь провела в замкнутом пространстве, питаясь внутривенно от Гнезда, как не родившийся ребенок, зачем было насильно менять мои привычки? Я могла есть и вести себя, как люди с Соцветья, но это было притворство.
Рыжий ссорился из-за меня с профессором. Рыжий не был сверхчувствительным, как я, однако он тоже чувствовал тоньше, чем другие люди. Он понимал, что его дипломная работа зашла в тупик. Я соответствовала нормам, но мне от этого становилось только хуже. Рыжий рискнул заявить профессору, что нормы неправильные. Что «возвращенцы» другие и в молекулярном, и в физическом, и в психическом смысле, что их нельзя сравнивать с людьми, как нельзя сравнивать дельфина и слона. Оба обладают легкими и кровеносной системой, но они разные… Профессор ответил, что теория чересчур революционная, особенно для дипломной работы, и что, если Рыжему такая блажь в голову стукнула, он должен предложить себя и свою сестру в качестве подопытных кроликов, так как мы близнецы и при этом космонавт и человек с Соцветья. Рыжий ответил, что его сестра, то есть я, и так достаточно натерпелась от людей с Соцветья, профессор заявил, что это еще цветочки и что среди «возвращенок» я самая неблагодарная, потому что другим приходится намного хуже. Конфликт достиг апогея, когда Николай проболтался мне о Солнышке.
