Сергей Волков - Великое Лихо - 2
Луня умолк, помрачнев, тоже уставился в огонь. Воспоминания о Руне разбередили душу, заныло сердце - почему я не птица, почему слетать не могу, глянуть, как там она, что с ней?
Говоря с отцом, Луня словно бы говорил сам с собой. Будь отец в себе, в уме и в здоровии, вряд ли стал бы Луня с ним откровенничать, среди мужей не принято такое, это только девки с матерями всеми своими немудреными тайнами делятся - кто на кого поглядел, да как. У мужчин разговор другой, да только и отец уж боле не охотник и не вой, да и Луня, он ведь как никак - волхв, хоть и молодой совсем. Словом, всегда все рассказывал о себе сын отцу, каждый раз, когда приходил сюда, в Большую пещеру под Лысой горой.
- Ну все, пора мне, батя! Поесть с дороги надо, Шык с Зугуром ждут меня, поди. А потом к Мертвому Омуту мы пойдем, в глубь горы - Шык, слышь-ка, с Алконостом говорить хочет, во как! Ты это, бать, орешков-то поешь, они сладкие... Вот. Я зайду еще, попрощаться зайду!
Луня подхватил с лавки свои вещи и решительно шагнул к выходу из клетушки, а за его спиной у неподвижно сидящего возле очага человека вдруг дернулась рука и орехи с веселым стуком раскатились по каменному полу. Но Луня этого не увидел...
* * *
Шыка и Зугура Луня нашел у Главного Очага, что горел в конце Большой пещеры, у ног Мокоши. Волхв и вагас разулись, поставили катанки и меховые липты ближе к огню - сохнуть, а сами не спеша ели деревянными долблеными ложками похлебку из большой глиняной мисы, заедали ломтями свежего жита, да отрезали от здоровенного шмата розоватое сало.
- Как Мочаг? - спросил Шык. Луня молча разулся, поставил сушиться свою обувку, подсел к столу, кивнул наконец:
- Ничего, дяденька, жив, хвала Роду. А в остальном - все также...
Путники молча ели. Шык с Зугуром, уже насытившиеся похлебкой, жевали сало с житом, а Луне пододвинули мису - давай, мол, после холодов горячее да жидкое, из мяса сверенное - само то, что надо.
Появившаяся у стола старуха принесла кувшин с травяным настоем, плошку с блинками, залитыми медом, подхватила опустошенную Луней мису и ушла. Путники поели блинков, и Шык встал:
- Блага дарим столу этому и хозяйкам его заботливым и хлебосольным! Будьте здоровы, бабушки, зело вкусен и сытен был обед наш!
Из полумрака выступила, словно соткалась из воздуха, Незванна, покивала, хехекнула:
- Знаешь, Шык, чем баб улестить - стряпню похвалишь, и баба тает уже. А если скажешь, что она ещё и красавица писанная, так она вообще поплывет, замлеет от радости...
- Так, а отчего не сказать. - усмехнулся Шык: - Скажу: таких красавиц, как у вас тут, в Лысой горе, отродясь встречать мне не приходилось! А то, что красивы вы не обликом внешним, а душой своей, так это дела не меняет!
Незванна покивала, мол, услыхали мы слова твои, волхв, а потом махнула рукой:
- Пора к омуту иттить, Стана там уже, и другие тож.
К пещерке, где находился омут, вела извилистая и тесная нора, вроде той, по которой Луне за драгоновой смертью идти пришлось. Рослый Зугур еле-еле продирался через прихотливые изгибы норы, обдирая плечами покрытые плесенью камни стен. Наконец добрались.
Луня увидел почти круглую пещеру, в центре которой располагался Мертвый омут, словно вбил кто в каменный пол бочку с черной водой, вбил по самый край. Вот только не было, Луня знал, у той бочки дна...
Над мертвой водой курился желтоватый в свете лучин дымок, завивался спиралью и уходил вверх, в сереющее маленьким пятнышком сквозь пролом в горе где-то далеко наверху небо. Здесь, у Мертвого омута, Седые вверяли души свои Алконосту, творили обряды, приносили жертвы. Сюда же приводили тех, кто желал с вещуном поговорить, будущность узнать. Не всех приводили, разборчивы были старухи, но вот их - привели...
Седые стояли вдоль стен, закутанные в серые шерстяные платки, Луне даже показалось, что это не живые люди, а идолы, накрытые покрывалами. Чей-то заунывный голос тянул чаровную песню:
...И закрылися очи ясные,
Очи ясные, зоркоглядные.
Перестало тут биться сердушко,
Опустилися белы рученьки.
Пал на земь сыру славен Стра, яр вой,
Муж среди мужей, Пера-бога сын.
И душа его белой зирочкой
Понеслась отсель в небо дальнее,
Понеслася она в небо дальнее,
Запредельное, заповедное.
Там встречал её Алконост-Вещун,
Алконост-Вещун, Зирок проводник.
Брал он зирочку Стра Перовича,
Брал за крылушко белоперое.
"Ты скажи-скажи, зирка-зирочка,
Что за жизнь была у тебя внизу?
Коль забыла ты чтить богов людских,
Коль губила ты жизни людские,
Полетишь тогда ты в далекий путь,
Вкруг земли большой, в пекло Ныево!
Ну, а коль жила по укладу ты,
Улетишь тогда в светел Ирий-сад,
Там среди других предков родовых
Будешь жить всегда светло-благосно!"
Отвечала тут зирка-зирочка:
"Я богов людских чтила истово.
Не губила я жизни людовы,
А губила лишь погань лютую,
Защищая род, землю-матушку,
Защищая жен, малых детушек!"
Как взъяриться тут Алконост-Вещун:
"Почто хочешь ты обмануть меня?!
Когда молод бы Стра свет-Перович,
Утопил же он деву в омуте!
Вся вина её лишь в одном была
В ней любовь зажгла Лада-Ладонька!"
Отвечала тут зирка-зирочка:
"Стра свет-Перович не виновен в том!
Замышлял та девка бесстыжая
Извести жену Стра свет-Перовича,
Извести его малых детушек,
И самой возлечь возле мужа Стра!
Вот за то её темной ноченькой
И пустил он в омут на реченьке,
А теперь же ты, Алконост-Вещун,
Навсегда сгубить хочешь зирочку!"
Не задумался Алконост-Вещун,
Ни на миг един не замыслился.
Он повел крылом и сказал тогда:
"То, что дева та неразумная
Сотворить хотела ужасное,
То её вина, ей за то платить,
И она расплатилась уж - смертушкой.
А вот зирочка славна мужа Стра
За СВОЮ вину в пекло Ныево
Станет путь держать, вкруг земли лететь,
Чтобы сгинуть там в веки вечныя!"
Так сказал-пропел Алконост-Вещун,
Затворил небеса недолетные,
И помчалася зирка мужа Стра
Прямо в жар-огонь пекла Ныева...
Былинная песнь кончилась. Луня уже слышал её раньше, но тут невольно ещё раз подивился той необъяснимой прихотливости, с которой устроен мир за то, что хотел сделать один человек, потом расплачивается другой. А вот если бы не убил Стра свет-Перович воспылавшую к нему любовью деву, она извела бы его жену и детей - и поплатилась бы за это посмертием своим, зато земную жизнь провела в любви и счастии. В былине же все случилось наоборот...
Тут один из завернутых в ткань идолов у стены зашевелился, выступил из полумрака на свет, и Луня узнал Стану.
