Владимир Осинский - Маяк на Дельфиньем (сборник)
Аппарат Болля несся в черном вакууме Космоса. Он был послан в свободный поиск, его создатель не задавал ему никакой конкретной программы на маршрут. Но, покинув Землю, аппарат точно лег на курс — к слепому синему провалу в Космосе, где вращалась вокруг погасшего светила планета вурдов. Болль мог не беспокоиться об источнике энергии, необходимой для движения: аппарат сам нанизывался на невидимую жесткую нить излучения холодной равнодушной злобы, в которой было лишь жестокое любопытство насекомого, и излучение это служило ему горючим.
…Сверкнет слепящая вспышка — планеты вурдов не станет. Синяя смерть умрет. И в некогда синем слепом провале Вселенной, к простодушной радости астрономов, чистым жемчужным светом засияет новая звезда.
МАЯК НА ДЕЛЬФИНЬЕМ
Он пришел в поселок неожиданно и неизвестно откуда. Это был паренек лет пятнадцати, худощавый и в своей незрелости похожий на жеребенка — из тех, что покорно и вдохновенно откликаются на розовый зов зари, и с полным самозабвением приветствуют звонким ржанием девственно и неправдоподобно алый диск солнца, и бьют аккуратными копытцами в тугую мягкость одетой травой, по-утреннему влажной земли…
Вот такой он был — сероглазый, довольно-таки тощий и удивительно молчаливый. А поселок был маленький, почти весь окруженный океаном, сосны в нем росли как хотели — порой они пробивались сквозь крыши скромных рыбачьих домиков, а вокруг маяка стояли уверенной стройной стеной. Люди здесь жили грубоватые и простые, они верили во всякие чудеса, но никто почему-то не удивился появлению этого паренька, которого, как выяснилось на следующее утро, звали коротким именем Рой, а также тому, что его приютил одинокий старик Вельд. Вельд был когда-то рыбаком не из последних, но состарился и стал смотрителем маяка. Правда, работа его не особенно тяготила — корабли проходили здесь редко, — однако он вставал неизменно в пять и шел проверить, горит ли огонь. Люди его любили и уважали, а Вельд был ровным в обращении с ними, не отличался, как большинство других стариков, болтливостью и любопытством. И может быть, именно поэтому он не спросил у Роя, кто он и откуда, просто бросил в угол комнаты охапку морской травы и буркнул:
— Будешь спать здесь… Если хочешь, конечно.
Он всем — даже делая самое доброе дело — говорил так: «если хочешь», потому что был уверен, что никому нельзя давать советов и рекомендаций и побуждать поступать так или иначе. Ведь люди все могут обратить во зло.
Рой стал жить у старика Вельда, и прошло довольно много времени, прежде чем обитатели полуострова заметили, что начали происходить чудеса, а тем более поняли, откуда они идут.
Рой ни с кем не дружил и никого не чурался. Но и эта его черта, всегда вызывающая озлобленность сверстников, не отталкивала окружающих. Его приняли — и все. И почему так получилось, тоже никто не смог бы сказать и не задумывался над этим.
Он помогал Вельду зажигать огонь на маяке, охотно ходил в море вместе с остальными рыбаками, подолгу сидел один на один со старой Вельдовой овчаркой — они молча смотрели друг другу в глаза и, казалось, о чем-то говорили, — в прибой смело катался по волнам на отполированной морем доске, а однажды, когда его попытался вызвать на драку парень, бывший старше и сильнее его, просто спокойно и пристально посмотрел ему в глаза, и противник Роя сразу как-то съежился и стал похож на овчарку Вельда — только был, конечно, куда непригляднее…
Рой ни в чем не уступал обитателям Дельфиньего (так он почему-то назывался) полуострова. Только в одном.
Был здесь утес, круто нависший над океаном. Считалось особой доблестью взобраться на него по крутой каменистой тропинке и просто смотреть вниз и вперед на расстилающуюся лазурную гладь или черные гневные валы бушующей воды.
Рой этого никогда не делал. Однажды ему насмешливо бросили:
— Боишься?
И он серьезно и просто ответил:
— Да, я боюсь.
Так ответил неизвестно откуда взявшийся здесь худощавый нескладный паренек, который не боялся уплывать в океан даже при самом жестоком шторме, дружил с дельфинами и свирепыми, по общему мнению, касатками, и как-то, на страх и удивление всему поселку, в течение часа играл с гигантским осьминогом, невесть каким образом заплывшим в бухту полуострова.
Морозным и прозрачным февральским утром гудящий, словно гигантская струна толщиной метра в два, шквал вцепился в рыбачью шхуну, возвращавшуюся к Дельфиньему с богатым уловом скумбрии. Он схватил ее за обнаженные мачты, как мы хватаем нашкодившего котенка, и стремительно поволок к черному горизонту.
Женщины плакали молча и исступленно — они знали, что плачут уже по покойным: еще никто не вырывался из мертвой хватки таких шквалов.
Рой строгал лучину, когда все это началось. Он увидел гибнущую шхуну, выронил широкий нож Вельда и замер. Он смотрел на лодку глазами, в которых не оставалось места ничему, кроме этих людей, влекомых в осатаневшую бездну.
Шквал умер. Море смирилось. На мачтах шхуны неуверенно забелели клочья парусов. Через полчаса поселок ликовал — на берег вернулись все.
Утром Вельд, вопреки обыкновению, обратился к Рою с вопросом, который он всегда считал праздным:
— Ты хорошо спал?
И Рой слабо улыбнулся и сказал в ответ:
— Так себе.
Он выглядел осунувшимся и в тот день не плавал.
Через месяц заболела Милл — двадцатилетняя голубоглазая жена Ирра, старосты той рабочей артели, что считалась лучшей и самой удачливой на Дельфиньем. Приезжал молодой рослый профессор и сказал коротко:
— Я ничего не могу сделать.
Ночью скромное ложе Роя пустовало — он бродил вокруг дома, где металась в смертной муке золотоволосая Милл. Под утро хрупкое тело женщины изогнулось дугой (и Ирр, ее муж, заломил в последней тоске сильные руки), потом она обессиленно откинулась навзничь, и вдруг улетел лихорадочный жар, и по-новому — по-здоровому — зарозовели щеки Милл, и ровным и глубоким стало ее дыхание, и она уснула, чтобы проснуться здоровой.
Три дня не вставал Рой со своей постели из морской травы и почти неделю потом не участвовал в забавах своих сверстников. Вельд ни о чем с ним не говорил.
…Ну а дальше, чтобы не быть слишком многословным, я скажу только, что чудесным и непостижимым образом сумел уплыть от страшной акулы мальчуган, сдуру купавшийся в штиль под Каменистым обрывом (это место всегда считалось нехорошим); непонятно от чего дрогнула рука давно разыскиваемого бандита — непревзойденного стрелка, — и остался жив старый Вельд, чья жизнь неизвестно зачем понадобилась этому волку; еще одна шхуна с огромной пробоиной в днище и с двадцатью семью рыбаками на борту, вопреки всем правилам логики, сумела достичь берега.
