Еремей Парнов - Два лика Януса
Именно эти кошмары среди бела дня, именно эти трагические коллизии повседневности заставили многих западных футурологов пересмотреть свои прогнозы, отбросить ставшие традиционными представления о "неограниченном прогрессе", "научно-техническом чуде" и даже о "безбрежной свободе личности".
Так, Герман Кан приходит к тому, что одна лишь усложненность высокоорганизованного общества 2000 года потребует радикальных качественных перемен. В частности, они выразятся в том, что личная свобода будет ограничена все более жесткими рамками. Благо прогресс техники дает правительству для этого весьма широкие возможности. Ведь уже сейчас электроника практически свела на нет частную жизнь. "Радиомаслина" в коктейле, "стрелка-передатчик", бесшумно впившаяся в оконную раму, ЭВМ, подслушивающие телефонные разговоры,на Западе все это уже давно перестало быть атрибутами антиутопий.
В остром романе Альфреда Бестера "Уничтоженный человек" действуют люди, наделенные экстрасенсорным восприятием, способные "прощупать" человеческое сознание, память, смутные потаенные желания и инстинкты. Это, несомненно, фантастический элемент. Но даже он не делает окружающее героя романа Рича общество более открытым, чем, скажем, напичканный электроникой Лондон или Лос-Анджелес. При этом нужно учесть и наложенное автором на своих "щупачей" ограничение-профессиональную тайну. Такого ограничения нет ни у тайной полиции, ни у частных сыскных агентов, ни у адептов промышленного шпионажа. Напротив, их профессиональный долг как раз предписывает разглашение чужих тайн. Причем разглашение особого рода, для узкого круга посвященных и заинтересованных лиц. Впрочем, далее мы специально коснемся и профессиональной этики "щупачей". Покажем, насколько наивны были надежды автора на эффективность подобных ограничений.
Мысль о том, что искусство вообще является зеркалом общества, а фантастика может быть уподоблена зеркалу параболическому, вряд ли поразит чье-то воображение. Уже по самой своей природе фантастике свойственно гиперболизировать реальность, собирать ее отраженный свет в яркий фокус своей преднамеренной кривизны. И в этом смысле современная англо-американская фантастика излучает направленный поток напряженности и страха. Страх, страх разлит в обществе, в один голос говорят нам романы, киноленты и телепередачи, как бы перефразируя апокалипсическое название картины Эдварда Мунка "Крик, крик разлит в природе". Источников для страха более чем достаточно. Здесь и неуверенность в завтрашнем дне, и неудержимая инфляция, и безработица, и волнения в негритянских кварталах, и рост преступности.
Видимо, сюда же следует добавить еще и будущее, перечеркнутое по милости реакционных футурологов черным карандашом. В самом деле, если еще каких-нибудь десять лет назад мессии постиндустриализма слагали панегирик научному прогрессу, то теперь им чудится в машинном гуле цоканье копыт "Коня Бледного". Что провидят они в грядущем? Прежде всего, технологический конвейер, с которого "сходят" младенцы, чьи гены несут искусственно запрограммированную информацию: пол, характер, внешность, интеллектуальный уровень. С одной ленты в руки счастливых (?) родителей (?) поступают будущие "сверхлюди", призванные управлять, возглавлять, пролагать пути, с другой - "недочеловеки", способные лишь для решения "ограниченных" задач. И это, увы, не фантастика, не пересказ модного экзерсиса в жанре "романа-предупреждения". Так пишет в своей книге "Шок будущего" известный социолог О. Тоффлер. Любопытно, что в отличие от троянской Кассандры некоторые футурологи приветствуют грядущий ужас. Они не жалеют красок, расписывая неизбежное сращение человека с машиной. И какое сращение! Рисующиеся их воображению "киборги" лишь в принципе напоминают симбиоз машины и мозга, о котором писали Станислав Лем и Артур Кларк. Подавляющему большинству "недочеловеков" с конвейера младенцев уготовлена незавидная участь стать слепыми, легко заменяемыми придатками постиндустриальной сверхкибернетики.
Прогрессивная научная фантастика Америки и Англии не могла не ответить на этот вызов воинствующего мракобесия. И она ответила. Смутные кошмары, которые лишь мерещились Брэдбери в шестидесятых годах, обернулись реальностью в семидесятых. Пожарные-поджигатели, ставшие символом присущего капитализму отчуждения, уже плохо вписывались в реально подступающий мир сплошной кибернетизации. К тому же призрак надвигающейся иерархической олигархии и несвободы стал приобретать все более конкретные и осязаемые черты. Поэтому и появилась "Система" - страшная технократическая организация, механическую бесчеловечность которой с разных сторон показали нам такие разные писатели, как Роберт Крейн ("Пурпурные поля") и Курт Воннегут ("Утопия 14").
Так творилось предвидящее будущее социологии и фантастики. Два его лика. Буржуазные социологи воспевали технотронный тоталитаризм и вуалировали при этом неразрешимые в рамках капиталистических отношений социальные противоречия, а прогрессивные литераторы, бескомпромиссно отрицая социологические "модели", искали выхода из кризисных ситуаций и часто запутывались в этих поисках. Тем не менее американским фантастам удалось создать некий совокупный мир, в котором зерна реальной сегодняшней угрозы дали страшные всходы.
Лучшую научную фантастику, по словам Брэдбери, пишут в конечном счете те, кто чем-то недоволен в современном мире и выражает свое недовольство немедленно и яростно.
Умело нажимая на клавиши страха, разумеется в гомеопатических, щекочущих нервы дозах, индустрия развлечений, помимо прибыли, преследует и чисто охранительные цели. С чуткостью сейсмографа регистрируя страхи атомного века, она трансформирует их в красочные квазифантастические иллюзии, которые, однако, как бы накладываются на современность, косметически ретушируют ее неприкрытые язвы. "Нечистая" фантастика всерьез не заинтересована реальными аспектами грядущего. Перенося страхи сегодняшнего дня в отдаленное будущее, подсовывая на обветшавшие алтари "космического тельца", она сделалась ныне мощным орудием "социальной гигиены" Запада. Отражая эхо разлитого в обществе страха, она смягчает его, прививая обывателю поразительное равнодушие и мысли о всеобщем огненном разрушений, радиоактивном заражении или космическом катаклизме. Нарочитая наивность многих сцен призвана воздействовать на самую массовую аудиторию, снять контроль разума, обойти без взлома критическое начало. Особенно это характерно для диалога. И в романах, и в фильмах он поражает чудовищной банальностью, совершенно детским подчас лепетом. Но этот наивный лепет отнюдь не свидетельствует о недостатке профессионализма. Напротив, скрупулезно выверенная банальность, это излюбленное дитя "масскультуры", не только создает ощущение комизма в самой трагической ситуации, но позволяет как бы ненароком поднырнуть под все тот же критический барьер.
