Джон Бранер - «Если», 1992 № 03
В этом все дело. Он не хотел оставаться здесь, на Квазимодо-IV. Причем, с пациентом, который тебя оскорбляет, когда ты стараешься ему помочь. И норовит включить этот чертов прибор, грозя убить и себя и тебя…
Пошатываясь, с тяжелой головой, посвечивая тоненьким, с карандаш, лучом фонарика, он во второй раз отправился обследовать корабль.
Часы Павла исправно шли, но он забыл взглянуть на них, когда очнулся после катастрофы, так что от часов проку было мало. Они были поставлены на условное корабельное время и теперь показывали без нескольких минут полдень. Но усыпанное звездами небо оставалось темным. Он смутно вспомнил справочники — сутки на Квазимодо длиннее земных, около тридцати часов. Так что невозможно предсказать время рассвета, пока не увидишь восход и заход.
Впрочем, это мелочь. Куда важнее биологические часы. Громче всех «звонил» желудок. Павел был уверен, что слабость наваливалась на него не столько из-за недостатка кислорода и многочисленных ушибов, сколько по причине обычного голода, и еще, понятно, жажды.
Поэтому прежде всего он решил пробиваться к ресторану, расположенному в противоположном от медкабинета конце корабля. Но та сторона была разрушена намного сильнее, песка здесь набрались горы, и все усилия ни к чему не приводили — песок тут же сыпался обратно на только что расчищенное место. Павел был уже на грани отчаяния, когда заметил что-то блеснувшее в луче фонарика.
Из песка он отрыл банку: «Витаминизированное молоко».
Он поднес булькающую банку к губам, и жадно выхлебал ее всю за несколько глотков.
Потом Павел нашел целую партию контейнеров с едой. Многие банки были смяты и текли Все же удалось набрать молока, супов, бульонов и пять-шесть видов пюре. Кроме того, здесь оказалось месиво свежих фруктов — яблоки, папайя гибридные цитрусовые под названием «абанос», напоминавшие выросшие до размеров апельсина горькие лимоны, они очень нравились ему своей сочной розовой мякотью.
Он в последний раз взглянул на Эндрю и дал ему полную дозу глюкозо-витаминного стимулятора. Несколько ампул с этим препаратом оказались в целости, как и склянки с протеиновыми концентратами и другими составами для поддержания жизни. У Эндрю, впрочем, был достаточный запас жира, чтобы продержаться несколько дней, и уж, во всяком случае, ему не грозило обезвоживание организма за одну ночь — или что здесь может служить эквивалентом ночи. Каюта Павла, расположенная в отсеке для экипажа, была слишком далеко. Но можно устроить мягкое ложе из дюжины шкурок в коридоре неподалеку от Эндрю — так, чтобы услышать, если тот придет в сознание.
Все остальное может подождать.
— Включи его! Черт побери, включи! Будь ты проклят!
Павел мгновенно проснулся. Крик стоял в коридоре, будто продолжение мучительного сна, — ему приснилось, что он бредет по бесконечной голой пустыне. Павел заставил себя встать, с отвращением ощущая прилипающее к телу нижнее белье, — обычно он менял его дважды в день. За ночь легкий ветерок, должно быть, развеял запах гари, оставшийся после пожара на корабле. Сейчас в воздухе, по-прежнему очень сухом и бедном кислородом, не чувствовалось вообще никаких запахов.
Укладываясь спать, он положил рядом с собой несколько пузырьков с лекарствами и фонарик. Теперь искусственное освещение было излишним. Солнце, стоявшее уже высоко, врывалось через все пробоины и щели в корпусе.
Протирая глаза, Павел вошел в каюту Эндрю и тут же успокоился, бросив взгляд на установленные накануне медицинские приборы. Питаемые автономно, вне зависимости от выведенной из строя энергосистемы корабля, они, словно глазки рептилий, мерцали огоньками индикаторов, указывая, что в состоянии пациента не произошло существенных изменений.
— Вон ту, вон ту штуку! — крикнул Эндрю изо всех сил, правой рукой показывая в сторону полки, куда Павел положил ЛB. — Включи!
Павел глубоко вздохнул. В голове было такое ощущение, будто она набита песком пустыни, в горле першило, словно песок забил легкие. Ни слова не говоря, Павел дотянулся до полки, взял ЛB и вынес прибор из каюты. Эндрю за спиной стонал и выл.
Надо бы вышвырнуть ЛB с корабля раз и навсегда — пусть ночной ветер заметет его песком. Павел напряг мышцы для броска, но в последнее мгновенье остановился.
Спасение, в конце концов, может и не прийти…
Он положил ЛB внутрь одного оставшегося целым шкафа в медкабинете, защелкнул замок, повторяя про себя: «С глаз долой…»
Он не хотел думать об ЛB. Он о нем грезил.
Возвращаясь к Эндрю, Павел за несколько метров до каюты услышал беспомощный стон и ускорил шаги. Эндрю сидел, закрыв лицо руками и плакал.
— Ну-ну, — Павел ободряюще похлопал юношу по руке. — Я здесь. Все в порядке.
— Включи его! — взмолился Эндрю.
— Я его выбросил, — произнес Павел и замер.
— Что?! — не поверил Эндрю. — Он мой! Если я приказываю его включить, ты обязан подчиниться! Пойми, я не могу лежать здесь вот так, я не вынесу этой боли!
— Так что же, ты готов скорее принять смерть, — старательно подбирал слова Павел, — чем выжить и потом наслаждаться всем, чем ты хвастал всю дорогу: деньгами, роскошью, властью?
— Я…
Эндрю замолчал, его руки безвольно опустились. Со страхом смотрел он на медицинские приборы, облепившие его тело ниже поясницы.
Павел ждал.
— Ладно, — обреченно произнес Эндрю. — Ну, дай мне хотя бы эти свои транквилизаторы.
Павел выбрал один из инъекторов и сделал укол.
— Спасибо, — внезапно поблагодарил Эндрю — еще до того, как должен был почувствовать эффект инъекции. — Я… Я, наверное, должен извиниться перед тобой, а?
Павел пожал плечами.
— Как ты себя чувствуешь? — неожиданно спросил Эндрю.
— Я? — Павел устало закрыл глаза. — Нормально. Нормально, в общем.
— Я задал тебе вопрос. Что, не достоин ответа?
— Хорошо… — Павел облизнул губы. — Голова разламывается, но у тебя, думаю, тоже. Это из-за воздуха. В горле пересохло — по той же причине, воздух здесь очень сухой. Кроме того, куча ушибов и вывих лодыжки. Как врач могу заверить: я куда в лучшей форме, чем ты.
— Оно и видно. — Тень улыбки мелькнула на пухлом лице Эндрю. — Я попал в такой переплет, что без больницы не обойтись, не так ли?
Павел кивнул. Не было смысла скрывать правду.
— Тогда какого дьявола ты не включаешь ЛB? — взорвался Эндрю.
Павел замер. Наконец, произнес:
— Ты испорченное дитя! Ты… О. я не могу подыскать для тебя подходящего снова!
— А теперь слушай, — начал было Эндрю, но Павел решительно перебил:
— Перед тем, как пуститься на новые трюки, вбей в свою дурацкую башку: я хочу остаться в живых, даже если тебе наплевать на себя. Ты так избалован и капризен, что малейший намек на боль заставляет тебя отказаться от всего разом. Так вот: один раз в жизни тебе просто-напросто придется делать то, чего хочет другой!
