Мартин Джексон - Деревня страха
"Уважаемый господин Тренч!
Спасибо за Ваше послание. В своем письме прилагаю пять фунтов в уплату причитающейся Вам суммы. Буду признателен, если получу от Вас квитанцию.
Что касается интересующих вас расценок, должен сообщить Вам, что в настоящее время мы не можем пойти на использование игровой площадки для политических или пропагандистских целей. Так как руководство центра полагает, что Ваши интересы пролегают между политикой и пропагандой, должен Вам с сожалением сообщить, что, по всей вероятности, Вам будет отказано в аренде площадки.
Ваши замечания, касающиеся молодых людей на автомобильной стоянке, были тщательно изучены. Хотел бы напомнить Вам, что у нас в стране существуют законы, направленные на борьбу с правонарушителями, и мне также хотелось бы отметить, что, насколько я в курсе, молодые люди, посещающие наш центр, не нарушили ни один из вышеуказанных законов. А я твердо верю людям, делающим то дело, за которое им платят деньги. Если же мои клиенты и допустили действительные, а не мнимые нарушения общественного порядка, то, я уверен, соответствующие органы разберутся в этом.
А пока что занимайтесь спокойно своим делом, и, я надеюсь, что в будущем Вы проявите аналогичную любезность в отношении руководства центра.
Искренне Ваш,
Дэвид Мэрриот".
Письмо от Редклифа носило настолько оскорбительный характер, что при чтении его краска приливала к щекам Тренча. Его потрясла не столько грубость, сколько наглость и высокомерие. Этот юноша имел нахальство оскорбить служителя церкви и даже намекнуть на то, что духовенство переживает свои последние дни. Особенно возмущали заключительные строки письма.
"В современном мире каждый человек должен стремиться к личной свободе, а не к всеобъемлющему набору предубеждений и ограничений, выдаваемому за демократию. По моему убеждению, Вы представляете силы тьмы.
Вам хотелось бы удушить просвещение с помощью своих традиционных орудий страха и невежества. Я посоветовал бы Вам спуститься на землю с высоты своего фанатизма и взглянуть на ту часть человечества, которая свободна от подобных оков. Я считаю за счастье жить в такое время, когда всем становится ясно, что Вы и подобные Вам являются паразитами на теле общества. Из вышеизложенного Вы можете сделать вывод, что я не имею намерения вносить изменения в мою программу".
Это язвительное послание, очевидно, сочинялось в великом веселье, и Тренч начал сравнивать свое положение с положением первых мучеников - отвергнутых и гонимых.
Но, подумав об этом спокойно, он понял, что никакой он не мученик. Церковь давно восторжествовала. Две тысячи лет христианского влияния создали образ жизни, воплощавший в себе лучшие человеческие добродетели - сдержанность, человеколюбие, уважение к земле и послушание Богу. Остин Тренч является хранителем этих традиций. А что надлежит делать хранителю перед лицом надвигавшейся опасности? Ясно что - не отступать и не сдаваться.
Церковь и ее служители не впервой подвергались гонениям и издевательствам. Тренч заставил себя вспомнить, что именно благодаря упорству и целеустремленности христианство одержало победу; несмотря на ужасные поражения служитель церкви никогда не сдавался. Он всегда настаивал на твердой приверженности Богом установленным принципам и всегда исполнял свое дело с неизменной честностью. Но теперь болезнь, поразившая общество, требовала чего-то большего, чем простое упорство. Борьба против создания общественного центра, против продления времени продажи спиртных напитков, против грубости и падения общественных нравов - твердая позиция Тренча по всем этим вопросам ни к чему не привела. Его просто не принимали во внимание, им пренебрегали. Церковь, если только он не ошибается, утрачивает свою силу. И поэтому возникает вопрос - что же делать?
Когда его терзали сомнения и требовалось сделать выбор, Тренч всегда поступал одинаково: он обращался к Богу. И он твердо верил, что всегда получал ответ. Он не слышал раскатистого, громового голоса и не видел предзнаменований на небесах - нет. Ответ как бы исходил изнутри его. Как представитель Бога на земле, он заключал в себе сущность Бога, и, когда к нему обращались за помощью, эта сущность напрямую закладывала ответ в его сознание.
В ту среду, после полудня, в доме стояла мертвая тишина. Остин Тренч всегда жил один, и в доме царил образцовый порядок - следствие его пристрастия к аккуратности и чистоте, а также того факта, что кроме него беспорядок устраивать было некому. Он прошел в гостиную и уселся в большое, с широкими подлокотниками кресло, которое ему подарили прихожане по случаю десятой годовщины его пребывания во главе Уэлсфордского прихода. С этого места, где он сидел, ему был виден висевший над камином портрет его отца. Его отец тоже был священником, причем хорошим священником - бесстрашный слуга церкви, он привил своему единственному сыну чувство долга, которое ныне доставляло ему столько тревог. Между отцом и сыном существовало большое сходство, причем не только внешнее. Оба они считали, что законы Божий являлись высшими законами, основой для выработки всех других законов, и что все люди должны им безоговорочно подчиняться. Всматриваясь сейчас в портрет и чувствуя, как властный отцовский взгляд проникает в его сознание, Тренч подумал еще об одной черте характера, которая роднила его с покойным отцом. Он подумал о непорочности - своей и отца. Для отца непорочность служила подлинным источником трезвости суждений и твердости веры. Мать Тренча относилась к той категории женщин, которые ни при каких обстоятельствах не приемлют нравственной распущенности и потакания своим слабостям, и она поддерживала утверждение своего мужа о том, что плоть развратить столь же легко, как убить комара. Когда Тренч достиг зрелости, мать рассказала ему, что отец и она никогда не дозволяли себе так называемых плотских утех, за исключением того раза, когда они поставили себе целью произвести на свет своего наследника. Они боготворили друг друга, как того требовал брачный союз, но средством такого боготворения им служили непорочность и воздержание. Слова матери упали на благодатную почву, и за свои пятьдесят пять лет Тренч ни разу не коснулся женщины. За исключением нескольких беспокойных лет отрочества, он никогда не испытывал ни малейшего влечения. С трудом отведя взгляд от портрета отца, Тренч ощутил новый прилив нравственной силы и целеустремленности, доставшихся ему в наследство от родителей.
Тренч принес с собой папку, в которой лежали листки с выписками, сделанными им совсем недавно из книги, полученной по заказу из одного Лондонского книжного магазина, а также выписки, которые он делал раньше: из старинной рукописи, обнаруженной им в здании церкви, и книги, содержащей нравственные заповеди пяти теологов семнадцатого века. Эти выписки казались Тренчу очень ценными, и, переворачивая и разглаживая листки, он начал говорить, пытаясь найти ответы на столь сильно волновавшие его вопросы.
