Алексей Иванов - Победитель Хвостика
Я умолкаю и гляжу на Таньку. Она уже спит. Значит, мне пора уходить. Только осторожненько, на цыпочках!..
Маза и ведьмаки
Хлопая себя по животу, я выхожу из столовки. На биостанции пусто, все работают. Утро яркое, как электросварка. Висят стрекозы, в кустах ходит ветер. Откуда-то появляется Танька-ведьма и идет ко мне. На ней джинсы и майка, на глазах козырек кепи.
— Сколько тебя ждать-то можно? — спрашивает.
— А откуда я знал, что ты ждешь?.. — удивляюсь.
— Знать надо, — ворчит. — Пойдем, дело есть.
— Какое дело? — спрашиваю.
— Тебя на ЛЭП звал Тимофей. Он решил, что это ты обозвал его пса Кондея водомеркой, щитнем, водяной блохой.
— Вот только собак я еще и не обзывал, — говорю.
Мы вместе направляемся к шоссе. Танька достает мою тетрадь и отдает мне.
— Прочитала? — интересуюсь.
— Ну, — отвечает она, и я не понимаю: она врет или как?..
— Какие эпизоды тебе понравились больше всего? — строго спрашиваю я. — На каких героев ты хочешь быть похожа?
— Отстань, а? — злится Танька. — Белиберду какую-то настрочил...
Я обижаюсь и замолкаю. Мы выбираемся на шоссе и двигаемся к ЛЭП.
— Приворотное зелье для Хвостика делать будешь? — спрашивает Танька.
— Какое зелье? — с неохотой бубню я.
— Совсем дурак, да?
— Да.
— Ну все, не ной.
— Не умею я зелье делать, — говорю.
— Я, конечно, помогу. Только это сложно.
— Уж просвети, — бурчу.
— Слушай, Маза, не выделывайся, — снова злится Танька. — Понял, да?
— Понял, да, — огрызаюсь я.
— Вот скажи: что у тебя в жизни любовь изменила?
— Ничего не изменила, — говорю. — То есть все. Жить не хочу.
— Нет, не это.
— А я откуда знаю — то не то! Знаешь — так сама говори!
— Не ори, понял?!
— Понял!
— Вот так... Ну, ты стал добрее, красивее в душе? Можешь совершить благородный бескорыстный поступок?
— Могу, — соглашаюсь, застеснявшись.
— Значит, что с тобой произошло?
— Беда.
— Произошло очищение, усвоил? Ведь любовь, Маза, алогична только внешне. В действительности же она очень тонко отрегулирована. Не случайно же к ней способны лишь сложноорганизованные натуры. Будь она хаосом, она бы их разрушала.
Мы поднялись на холм. Две птицы, вереща, пронеслись над нами. На асфальте валялись шишки. Из-за леса, подобно медведю из берлоги, выбиралось толстое белое облако.
— Молчи, рот закрой, — говорит Танька. — Основной принцип приворотного зелья таков. Если человек любит, то очищается. Душевно, естественно. И наоборот, если очищается, то и любит.
— Ну, — поддакиваю заинтересованно.
— Не нукай, не оседлал... Процесс возбуждения любви идет в четыре этапа. Первый — приготовление зелья-экстракта из дурманил, эмоциогенов и кровососных трав. Второй — самоочищение. Там свои фазы, но о них потом. Третий — очищение экстракта. То есть добавляешь в него свою кровь и смесь пропускаешь через перегонный куб на огне семилетнего сухостоя. Тогда и получается непосредственно зелье. Любовь и кровь — это тебе не банальная рифма, а отраженное в идиоме поэтическое осмысление глубинной сущности явления. И четвертый этап — очищение возлюбленной. Тихонько подсунешь своему Хвостику зелье, она выпьет, чувства окрепнут, суенравие сойдет на нет, и разбуженное сердце потянется к тому, чьей кровью возбуждено. Просто?
— Ну, да... — соглашаюсь, подумав.
— Вот тут я тебе травы выписала, по латыни и просторечные названия,— говорит Танька, доставая какую-то бумажку. — Со своими дураками собери их для экстракта. Если засомневаешься — посмотри по определителю или сходи к Пальцеву. Все?
— Все, — киваю я. — Вот и ЛЭП.
Танька улыбается мне, делает ручкой и разворачивается. Отойдя немного, она вдруг прыгает вверх, превращается в птицу и над дорогой улетает обратно к биостанции, громко хлопая крыльями.
Я перебираюсь через лужу в канаве, через бурьян и иду по петляющему между опор ЛЭП проселку. Надо мной висят стрекочущие провода. Проселок задавлен лениво выбирающимися из земли сизыми валунами в рыжем меху, стиснут лесом и задушен малинником. Над дикой рожью и гречихой между камней воздух тихо трепещет. Вышки ЛЭП, качаясь, шагают мне навстречу, перешагивают меня и уходят назад. Мне кажется, что что-то не так. Я задираю голову и в ослепительно синем небе вижу белую луну и слабое мерцание звезд, словно зеркало на дне реки. Тающие огни усыпали все небо. Мне опять становится жутковато.
Поднимаюсь на пригорок и вижу Тимофея Улыбку, который сидит на бетонном башмаке опоры. Заметив меня, он начинает ухмыляться. Я не спеша подхожу и, согнав шмеля, усаживаюсь напротив него на торчащий из травы изгиб огромной автомобильной покрышки.
— Так, значит, из городу приехал?.. — осведомляется Тимофей.
Премерзкая, скажу я вам, у него улыбка.
— Ага, — говорю.
— И как там?
— Нормально, — осторожно отвечаю.
— И значит, как приехал, так Кондея моего и обозвал, да?
Он поднимает ладонь, и я вижу под ней пса с высунутым языком. Я сбит с толку и молчу.
— А троллейбус не ты приваживаешь? — проницательно смотрит на меня Тимофей.
— Какой троллейбус?.. — нервничаю я.
— Да ты не ври, не ври, землячок, — ласково так, сволочь, убеждает. — Я же все равно косточки твои обсосу. Уйду на кудыкину гору за семь тропинок три притопочки, сяду на кол и обсосу. Так что давай говори, а то в валета превращу...
— Да не знаю я про ваш троллейбус!.. — воплю я в ужасе.
— Не знаешь?!. — орет Тимофей, вскинувшись, но тотчас съеживается, только улыбка его проклятая еще шире расползается. — Ну, ладушки, ладушки... Только вот на мухоморе-то зубки человеческие отпечатались... Понял, землячок? Ты учти это, бойся...
— Чего мне бояться?.. — трясясь от страха, протестую я.
Тимофей еще раздвигает улыбку, и я вижу, что она уже стала шире лица — губы висят в воздухе по обе стороны головы.
Волосы колыхаются на моем затылке.
— А кто Утопленника надумал хватать? Лето настало, человек утомился на дне жить, вышел на солнышке полежать, а его давай за руки-за ноги в «скорую помощь»! Живого-то утопленника — и в морг!.. — тут я дар речи теряю, а Тимофей все говорит, да расплывается, да глазками хитрыми светит. — Ты строй ангелочка-то, строй... Все равно никуда не кинешься, ноженьки-то — ап! — мертвенькие!..
Я роняю взгляд на колени и вправду чувствую, что ноги немеют.
— Я тебя, сердынько, еще до кукушкина плача съем. Не увидишь ты, как придут за тобою девять волчьих голов на крысиных хвостах, не услышишь, перышко ты мое, как воробышки завоют!.. — он вдруг резко наклоняется ко мне, приближаясь сразу на полтора метра, а я подпрыгиваю, окатываясь ледяным потом. — А кто на Бабкином лугу микрорайон построил?.. — хрипит он. Улыбка у него уже, наверное, метр от края до края и все растет, растет... — Мы и глазом моргнуть не успели, а там уже котлованы и краны, а?.. Это на Бабкином-то лугу, на зенице ока?..
