Алексей Иванов - Победитель Хвостика
Да-а, брат Внуков...
Вот сижу я здесь один и рад этому одиночеству. Нежный лепесток яркого света уполз на другую сторону земного шара, и я оказался напротив звезд, напротив мироздания, центром которого Хвостик не является. Жуткая перспектива ледяных тысячелетий помрачает рассудок. Я вижу исполинские зубчатые колеса Вселенной и медленно вращающиеся шестерни галактик...
Схожу с ума, факт. То ли крыша поехала, то ли глюки. Институт — научно-исследовательский, географический пункт — конкретный, время — московское, а я очутился посреди странной полночной жизни. Кто-то огромный, как слон, ползает в лесу, шевелится, дышит, да башкой трясет, да кустами трещит, да длинными ручищами за верхушки сосен — цап. А в долине по серебристой траве стремительно носятся тени полупрозрачного свойства. На лугу, слепо блестя стеклами, стоит наша банька с биостанции. Луна переливается, словно новогодняя игрушка, то истаивая до месяца, то расплываясь диском. По шоссе быстро идут два шпиона — воротники подняты, шляпы надвинуты на черные очки, за ручки, подобно кастрюле, несут большую мину, которая громко тикает. В ярко-синем небе медленно и очень высоко проплывает, как рыба, троллейбус со светящимися окнами и грациозно размахивающими усами на крыше. Ай-яй-яй, беда со мною!..
Внезапно темная тень проносится над моей головой, и в кроне тополя у дороги я слышу сильный удар. Ствол вздрагивает, в ветвях громко хрустит, шумит, и на траву тяжело падает девушка, излучающая тонкое голубоватое сияние. Она немедленно вскакивает и принимается прыгать, пока не вцепляется руками во что-то запутавшееся в листве. Повиснув, она несколько раз дергает ногами и снова рушится вниз, но теперь уже с бешено вертящейся метлой. Девушка прижимает ее животом к земле, а метла, отчаянно вырываясь, подпрыгивает и ездит взад-вперед.
Я, оказывается, уже бегу к дереву и коленями падаю на елозящее помело.
— Ведьма, что ли?.. — спрашиваю я недоверчиво.
— Ну, — говорит она.
Я внимательно гляжу на нее. Она усаживается на метлу задом, задирает руку и лижет ссадину на локте длинным и раздвоенным, как у змеи, языком. Кого-то она мне напоминает.
— Где-то я тебя видел, — говорю.
— Так я же на биостанции и работаю, препаратором. А ночью — ведьма.
— Точно! — вспоминаю я. — Тебя Таней зовут. А меня Мазой. За ненормальность.
— Сильно ненормальный-то? — интересуется.
— Порядком, — сознаюсь. — А чего ты в дерево врезалась?
— Да метла у меня старая, с норовом. Как взбесилась — так и будь любезен... Ладно, Маза, спать охота. Бери ее, да пойдем.
Мы встаем и крепко хватаем метлу за оба конца. Вброд по мерцающему ночному лугу мы идем к баньке, и та, завидев нас, как-то сжимается и грузно отпрыгивает боком, звякнув стеклом.
— Тпру, гулявая!.. — строго кричит Танька, и мы забираемся внутрь.
Баня понуро ползет обратно, приминая траву, тяжело вскарабкивается на склон, из которого одиноко торчат две куриные ноги, и со вздохом садится на них. Танька из дверей выпускает метлу, и та, подобно голубю, уходит в звездный рой.
— Не опаздывай завтра!.. — ей вслед кричит Танька и оборачивается ко мне. — Пойдем, Маза, колыбельную мне споешь.
Она вдруг плавно, неторопливо прыгает с порога и летит вперед над тропинками биостанции. Завидуя и страшась, я так же медленно прыгаю сам. Мое тело словно попадает в тягучий, но легкий поток, и я, разгребая синеву позеленевшими руками, плыву за Танькой и вижу, как моя бледная тень скользит по траве.
Мы пролетаем мимо лабы, в глубине которой тускло бликуют микроскопы, мимо домиков Пальцева и Тимофея Улыбки и друг за другом ныряем в открытое окошко. Танька опускается на свою кровать и натягивает на себя смятое одеяло, а я пристраиваюсь на стул, и на меня незаметно наваливается моя обычная тяжесть. Я озабоченно проверяю, не потерял ли я тетрадку, и Танька, видя ее в моих руках, спрашивает, что это.
— Пишу роман, — говорю.
— Дай почитать, — требует Танька, и тут же тетрадь оказывается у нее.
Я открываю рот, чтобы опротестовать, но вместо этого сообщаю:
— Я спою тебе колыбельную, которую сочинил для своей любимой, правда, ей не понравилось, но уж извиняй.
— Стихов, что ли, не любит? — ревниво спрашивает Танька.
— Меня, — грустно объясняю я.
— Ладно, не ной, — отрезает она. — Это все ерунда. Давай пой свою песню.
Песня моя немножечко нескладная и, к сожалению, почти без смысла. Это лишь теплые, ласковые слова, целью своей преследующие создание комфортных для сна условий.
Баю, баюшки, баю,
Не ложися на краю,
Придет серенький волчок
И укусит за бочок.
За окном темным-темно,
Милый Хвостик спит давно,
Спит и лось, и слон, и кит,
Перес да Куэльяр спит.
Светит полная луна,
Мне не спится ни хрена.
Всех, кто нынче были злы,
Ночью скушают козлы.
Ночью встанут мертвецы,
Будут трескать огурцы,
А несчастный божий дух
Будет чертыхаться вслух.
Крикну, землю обойдя:
Нет прекраснее тебя!
Нет прекраснее лица,
Ламца, дрица, гоп-ца-ца.
Баю-баю, баю-бай,
Поскорее засыпай...
Я умолкаю и гляжу на Таньку. Она уже спит. Значит, мне пора уходить. Только осторожненько, на цыпочках!..
Маза и ведьмаки
Хлопая себя по животу, я выхожу из столовки. На биостанции пусто, все работают. Утро яркое, как электросварка. Висят стрекозы, в кустах ходит ветер. Откуда-то появляется Танька-ведьма и идет ко мне. На ней джинсы и майка, на глазах козырек кепи.
— Сколько тебя ждать-то можно? — спрашивает.
— А откуда я знал, что ты ждешь?.. — удивляюсь.
— Знать надо, — ворчит. — Пойдем, дело есть.
— Какое дело? — спрашиваю.
— Тебя на ЛЭП звал Тимофей. Он решил, что это ты обозвал его пса Кондея водомеркой, щитнем, водяной блохой.
— Вот только собак я еще и не обзывал, — говорю.
Мы вместе направляемся к шоссе. Танька достает мою тетрадь и отдает мне.
— Прочитала? — интересуюсь.
— Ну, — отвечает она, и я не понимаю: она врет или как?..
— Какие эпизоды тебе понравились больше всего? — строго спрашиваю я. — На каких героев ты хочешь быть похожа?
— Отстань, а? — злится Танька. — Белиберду какую-то настрочил...
Я обижаюсь и замолкаю. Мы выбираемся на шоссе и двигаемся к ЛЭП.
— Приворотное зелье для Хвостика делать будешь? — спрашивает Танька.
— Какое зелье? — с неохотой бубню я.
— Совсем дурак, да?
— Да.
— Ну все, не ной.
— Не умею я зелье делать, — говорю.
— Я, конечно, помогу. Только это сложно.
— Уж просвети, — бурчу.
— Слушай, Маза, не выделывайся, — снова злится Танька. — Понял, да?
