Дэвид Герролд - День проклятья
– Ну?
Дьюк склонился над моим плечом.
– Все жильцы в гостиной. Гнездо новое: они еще не успели прорыть боковые ходы.
– Какого они цвета? – В его голосе сквозило нетерпение.
– Голубого. Прекрасного голубого, – ответил я. – Не скомандовать ли «Вперед»? – И распорядился: – Вперед.
Вот теперь обратного пути действительно не было. Мы миновали последний рубеж. «Паук» заполз внутрь купола.
Направо, наверх, назад и – в центральную камеру. Пригнись, проползи вокруг центральной камеры, загляни вниз.
Ничего нет?
Переключись на видимую часть спектра. Еще раз за-'гляни.
Черви были огромными. Их очертания – трудноразличимы. Временами они казались покрытой мехом однородной массой.
Огромная холодная голубая лепешка пудинга.
Интересно, как бы они выглядели, проснувшись? Но дожидаться этого мне не хотелось.
Ну, «паучок», ниже нос!
И я скомандовал:
– Газ.
Раздалось шипение. Цвет червей изменился…
Я высвободил руки из перчаток и сдвинул на лоб очки.
– Сделано.
Дьюк улыбнулся и похлопал меня по плечу.
– Отлично, малыш. – Потом повернулся к связисту: – Все в порядке. Передай, чтобы вертушка снизилась. Через тридцать минут начинаем погрузку. Пусть отделение раскопки подтянется и будет наготове, когда газ сработает. Остальным занять позиции на периметре.
Роллагон дернулся и снова пошел вперед. Дьюк победно оттопырил вверх большой палец. Он начал что-то говорить, но я не услышал. Над нашими головами раздался шум грузового вертолета. Ощущение было такое, словно Господь Бог застучал молотком, чтобы вызвать землетрясение.
Это прибыла вертушка, на которой червей отправят в Денвер.
Хотел бы я знать, влезут ли они туда.
В. Какхторране называют автомобильную пробку?
О. Завтрак.
В. Как хторране называют эскалатор?
О. Завтрак.
В. Как хторране называют Нью-Йорк?
О. Обед.
4 «... ПЯТНАДЦАТЬ БЫЧКОВ ВСЕГО ЗА НЕДЕЛЮ»
Искусственная пища – слишком дорогое удовольствие. Никто не производит бифштекса эффективнее коровы.
Соломон КраткийКогда мы выдвинулись на позицию, я еще раз прикинул массу червей. Чересчур велики. Невольно закралась мысль, что я совершаю ошибку. Наверное, все-таки следовало на последнем рубеже отменить операцию.
Я чуть было не повернулся к Дьюку, но успел остановиться. Поздно. И так происходило всегда: в последнюю секунду я начинал искать иное решение. Сейчас мое мнение уже не имело значения. Обратного пути не было.
Повторно оценив массу червей, я заново пересчитал по уравнениям, составленным в Денвере, дозу газа, приходящуюся на единицу массы, и взорвал вторую таблетку.
Меня мучили сомнения, не взорвать ли еще одну. Пусть лучше они сдохнут, чем проснутся во время погрузки.
Мы выдержали червей в газе целых десять минут. Я сделал окончательную проверку – теперь черви приобрели великолепный темно-пурпурный оттенок, какого я еще не видел, – и только после этого вывел «паука» наружу.
Потом мы сорвали с гнезда купол. Зацепили основание «кошками», привязали их двумя канатами к джипу, и вездеход медленно подал назад. Холм раскололся, как яичная скорлупа. Хторры не делали его прочным – зачем?
Пришлось повторять операцию дважды: купол оказался слишком хрупким. Я чувствовал себя вандалом. Мы растащили его по кускам, а затем вскрыли пол верхней камеры.
Это было потруднее – пришлось заложить небольшие заряды и взорвать его. Верхний этаж хторры строят из того же материала, что и стенки купола, но здесь он плотнее и по прочности не уступает промышленному кевлару. Он должен выдержать вес всего семейства червей.
Они строили гнезда из пены, которую выделяли при пережевывании древесины, и, судя по всему, могли изменять состав слюны – из одного и того же исходного материала лепили ажурные прозрачные стенки и массивные полы. Поразительная способность!
Когда наконец обнаружился нижний этаж, появилась… неуверенность. Все столпились на краю ямы и молча смотрели вниз на червей.
Они были огромны. Одно дело следить за ними на мониторах, совсем другое – увидеть живьем. Самый маленький был с метр толщиной и метра три в длину.
Взрослые достигали двух метров в зоне мозгового сегмента и были вдвое длиннее, чем малыш. Я еще раз пожалел, что не взорвал третью таблетку.
Черви сплелись головой к хвосту, образуя замкнутый круг. Даже в полумраке гнезда их мех отсвечивал ярко-красными переливами. Картина зачаровывала.
Подошел Дьюк и заглянул вниз. Его лицо напряглось, но он промолчал.
– Похоже, мы помешали хторранской оргии, – заметил я.
Дьюк хмыкнул.
– Малыш весит около трехсот кило, – прикинул я. – А папаша потянет на всю тонну.
– Не меньше, – поддержал Дьюк.
Я чувствовал, что ему это не нравится. Он был подозрительно немногословен.
– Слишком большой? – спросил я.
– Слишком дорогой, – процедил он. – Ты видишь перед собой пятнадцать бычков, съеденных всего за неделю. А это целая куча гамбургеров.
Дьюк прищелкнул языком.
– Все в порядке! – крикнул он солдатам. – Спускаемся вниз – и за работу! – Он поманил связиста с радиотелефоном. – Скажи, чтобы с вертушки сбросили стропы.
Живо!
Во время погрузки пришлось пережить неприятный момент. Мы начали с малыша. Одно отделение спрыгнуло вниз, в то время как остальные два рассыпались по периметру ямы с огнеметами, гранатометами и зажигательными пулями наготове. – Малыш был слишком велик, чтобы закатить его в подъемную люльку вручную. Предстояло приподнять его и расстелить брезент.
Солдаты в яме быстро подсунули под детеныша прутья из нержавейки. Каждый прут с обоих концов прикрепили к двум длинным стальным брусьям, положенным по бокам червя. Малыш оказался лежащим на чем-то вроде лестницы.
Подлетел вертолет и завис над гнездом, грохоча и обдавая нас ветром. С него уже опускались стропы, но никто, не пытался поймать их на лету. Все выжидали, когда тросы коснутся земли и дадут нужную слабину. Затем солдаты схватили концы и бросились привязывать их к лестнице под червем. Бекман подал знак поднимать. На вертолете стали выбирать тросы. Они заметно натянулись, лестница задрожала и оторвалась от земли…
В то же мгновение детеныш начал сопротивляться. До сих пор он напоминал алый пудинг, как вдруг его оторвали от других червей и потащили куда-то вверх.
Оставшиеся в яме хторры зашевелились. Папа-червь тревожно зарокотал. Двое других захрипели и заурчали. Но хуже всех повел себя детеныш. Он скорчился, словно от боли, и испустил жалобный тоскливый вопль. Он выгибался и извивался, как дождевой червяк, разрезанный лопатой. Лестница под ним отчаянно раскачивалась, канаты потрескивали. Внезапно открылись и выкатились его глаза, огромные, темные и круглые. Они вертелись в разные стороны, оставаясь тусклыми и незрячими.
