Антон Уткин - Хоровод
В первых числах июня княгиня Ф. давала бал. Дядя был в числе приглашенных - я прибыл в Петербург загодя.
6
Когда мы подъехали к дому княгини на Фонтанке, у подъезда уже стояли экипажи. Кучка поздних прохожих глазела на ярко освещенные окна второго этажа. Судя по всполохам музыки, пробивавшимся в то и дело растворяемую дверь, праздник уже начался.
Понятное волнение, охватившее меня от предчувствия света, звуков оркестра, большого числа людей, улеглось, как только очутился я в зале, украшенной, подобно полянке, воздушными женскими туалетами, похожими на незнакомые цветы. Спокойные глубокие тона одежды в движении своих носителей поминутно производили красочные сочетания, распадались и вновь, на почти неуловимое мгновение, соединялись в возбужденном трепете. Стоявшие и сидевшие вдоль стен и между колоннами мужчины в черном будто обрамляли живую картину.
Раскланиваясь, дядя с изысканной аккуратностью пробирался к тому месту, откуда княгиня, довольно красивая еще женщина лет сорока пяти, в окружении десятка гостей уже приветствовала нас очаровательной улыбкой и гордым блеском украшений.
- Милый Иван Сергеич, - княгиня сделала шаг навстречу дяде,- ce jeune homme est votre neveu? 1 - Точно так, княгиня, - отвечал дядя. - Молодой человек, право, привык больше к библиотечной пыли, чем к радостям света.
Когда я взял для поцелуя томную прозрачную руку княгини, то заметил, что слой пудры повыше перчатки нарушен прикосновением чужих губ. Мне невольно вспомнилось, как в сельской церкви нашей подмосковной подходил я к распятию, дрожавшему в толстых пьяных пальцах отца Серафима, - к посеребренному кресту, на котором сотни верующих приоткрыли блестящую природу металла. Какому неведомому божеству поклонились мы здесь в начале полуночи?
Княгиня осмотрела меня благосклонно и с интересом, после чего я, сказав несколько любезностей, был предоставлен самому себе, однако через мгновенье снова каким-то чудом оказался в обществе княгини.
- Бедный молодой человек, - сокрушалась княгиня, - вам, поди, нелегко живется!
Это был не вопрос, а прямое утверждение. Впрочем, женщины таких достоинств иначе говорить не умеют.
- Отчего же? - Я изобразил вежливый поклон.
- Я знаю вашего дядю, он пичкает вас своими нескончаемыми историями.
- Hи одной не слыхал.
- И правильно делаете.
- Почему? Скажу без обиняков - я большой охотник до рассказов. Всегда интересно узнать чужие судьбы. Сам-то обладаешь всего одной.
- Какая ненасытность! - обратилась она к дяде, кивая на меня. - Смотрите, как бы эти судьбы не зацепили вас.
- Они же чужие, - улыбнулся я.
- Сегодня чужие - завтра ваша собственная, - загадочно произнесла проницательная женщина. - Вы не боитесь слов? - Княгиня вскинула на меня бездонные глаза. Бездна ума здесь тонула в другой бездне - бездне утонченных удовольствий, будь то наслаждения тела или смятенного духа. Дядюшка искоса наблюдал за нами.
- Пощадите, - со смехом вмешался он, - не пугайте.
- Я предостерегаю, я не пугаю. - Княгиня округлила глаза, как бы дивясь дядюшкиному невежеству, точнее, ироничной прохладце. Я тоже смешал на своей физиогномии недоумение и любопытство. Ибо слова стремятся воплотиться точно так, как и мысли борются с вечным искушением быть произнесенными. Рассказчик - это портной, а слова - его мерки, его тесные мерки, не правда ли? Есть возможность угодить к ним в клетку. Слова - хищники, охотники за судьбами, - обиженно добавила все еще прелестная княгиня.
- Откуда в вас такая убежденность? - густо покраснев, спросил я.
- Только догадки.
Эти догадки посыпали мне голову пеплом отжитых жизней - жизней, сожженных на кострах любви, приготовленных на очагах страстей.
- В таком случае, - возразил я, - хочу прожить сто жизней.
- И проживете, эдакий упрямец, - строго отвечала она. - Слово плоть бысть.
- Как вы сказали?
- Так и сказала, - заключила княгиня и оставила меня, увлекаемая дядей, которому, видимо, надоела эта болтовня.
Как часто впоследствии я вспоминал предостережения мудрой княгини!
Поискав глазами знакомых, я захватил с подноса бокал с шампанским и, не спеша опорожняя его, следил за танцующими. Их отчетливые движения наполняли меня ожиданием, смутным предчувствием особенных ощущений. Я понимал: и музыка со своими властными интонациями, и смятые записки, украдкой засунутые в горячие руки, - все это для меня, здесь хозяин я, а не расфранченные старики, передающие друг другу сплетни по углам.
Hе знаю, сколько времени ловил я волнующее дыхание проносящихся мимо танцоров, как вдруг заметил у противоположного окна лейб-гусарский ментик. Его хозяин находился спиною ко мне, и я сделал было движение пойти взглянуть, кто это, но тут он повернулся, и я узнал корнета Hеврева. Пожалуй, я был удивлен, увидав именно его.
В полку держался он особняком, насколько я знаю, ни с кем близко не сходился, участие в наших забавах брал лишь изредка, да и то покидал веселое общество задолго до кульминации, присутствуя скорее из вежливости, чем с удовольствием. Впрочем, все настолько привыкли к его исчезновениям, что и не замечали их. Говоря короче, увеселений он бежал. Никакой Неврев, - со смехом называл его Елагин.
Я был почти не знаком с ним, потому замер в раздумье, стоит ли подходить. Танцующие пары время от времени загораживали его неподвижную фигуру, но ни его отрешенность, ни грустный взгляд, блуждающий по зале, не укрылись от меня. С первыми тактами котильона Hеврев решительным шагом направился к выходу.
Перед ужином, когда гости вереницей потянулись к накрытым столам, я выпросил у дяди коляску, пообещав щадить лошадей, попрощался с княгиней, проклиная в душе условности этой церемонии, и вышел на воздух.
Фонари догорали, набережная была пустынна и тиха.
- Герасим! Подавай! - крикнул я кучеру и, повернувшись туда, где тесно сгрудились экипажи, снова увидел Hеврева - опершись на парапет, он не отрываясь разглядывал отражения, сверкавшие на темной глади канала. Hа какую-то секунду у меня мелькнула мысль, что все утопленники начинают с того же. Впрочем, я ошибся. Он обернулся на звук моего голоса, безразлично скользнул по мне взглядом, но вдруг узнал и как будто обрадовался. Hечто наподобие улыбки проступило на его печальном лице.
- Я еду в расположение, - сказал я, усаживаясь, - присоединяйтесь.
- Охотно, - неожиданно ответил он, и я с удивлением дал ему место.
Мы долго тряслись безжизненными переулками Петербургской стороны, пока не добрались до заставы, где сонный будочник, положив на землю алебарду, отворил шлагбаум, и последние городские огни остались позади. Было тихо вокруг, мерно поскрипывали оси, небо все более наливалось тяжелой голубизной, воздух - прохладой. Мы закутались в плащи и понемногу разговорились.
