Наталья Никитина - Полтора килограмма
– А как ваши близкие отнеслись к такому непростому решению?
– Сын будет здесь с минуты на минуту, и, возможно, сам ответит на этот вопрос. Мы очень близки с
Джимом, я бы даже сказал, что ближе его у меня никого нет. Он с самого начала знал всё о проводимых
исследованиях, понял и полностью поддержал мое стремление создать лабораторию, хотя и отговаривает
от операции. Сын считает, что на данном этапе риск слишком высок и нужно продолжать эксперимент. А
дочь сейчас переживает новую влюбленность где-то на Сейшелах. Для меня она по-прежнему остается
маленькой девочкой, поэтому я пока не стал ее волновать и посвящать в свои планы.
Дочь – точная копия своей матери. Красивая, ветреная и, как ни прискорбно это осознавать, глупая и
легкомысленная. Она словно кошка, может быть ласковой, если хочет что-то получить от хозяина, но без
раздумий выпускает когти, если не в духе. Джес обладает лихорадочно-экзальтированным характером,
требующим постоянных наслаждений. Ее интересуют только модные вещи, драгоценности, мужчины и
различного рода реалити-шоу, которые она обсуждает с подругами по телефону по несколько часов подряд.
Она постоянно в кого-то влюблена, но даже я, имея феноменальную память, не успеваю запомнить имя ее
бойфренда на текущий отрезок времени.
Джесика родилась, когда мне было уже сорок восемь лет, и я наслаждался столь поздним отцовством
как подарком судьбы. Сразу после окончания школы дочь перебралась жить на Манхэттен. Звонила очень
редко. Каждый ее телефонный звонок начинался с непрерывного щебетания о том, как она меня любит и
скучает, а заканчивался просьбой внепланово пополнить баланс ее кредитной карты. Она никогда не
интересовалась моим здоровьем. В Нью-Йорке Джесика чудом закончила Джульярдскую школу актерского
мастерства, но как актриса оказалась невостребована, и тогда дочь решила стать звездой светской хроники,
с чем и по сей день великолепно справляется. Я пытался привлечь ее к делам корпорации, но все попытки
поговорить об этом заканчивались слезами и упреками в том, что я хочу заставить ее работать, поскольку
мне в тягость ее содержание. С юных лет последней точкой во всех наших спорах был ее шантаж, что в
противном случае она переедет жить к матери. Поэтому, опасаясь дурного влияния бывшей жены, я был
вынужден уступать наследнице во всем. Я поздно понял, что безделье входит в нее постепенно, как
болезнь, и избавиться от него спустя годы будет уже просто невозможно. Сам того не желая, я вырастил из
нее потребителя, и винить в этом мог лишь самого себя.
– Вы допускаете, что после операции можете стать неполноценным человеком в плане здоровья? —
осторожно поинтересовалась журналистка уже более мягким тоном.
– Да. Вы, Кэрол, сейчас озвучили мой кошмарный сон. Я стараюсь гнать от себя прочь подобные
мысли. Уж лучше умереть, чем жить как овощ. Если такое все же произойдет, я попросил Джима не мучить
меня. Думаю, он сможет справиться со своими чувствами и отпустить меня, ведь перед ним будет тело уже
не отца, а постороннего для него человека.
Говорить о возможной ущербности не было желания, и, поерзав в кресле, я пробурчал:
– Какой там у вас следующий вопрос?
Кэрол понимающе кивнула:
– А следующий вопрос о ваших родителях. Какими они были?
Я закрыл глаза, возвращая свою память в тридцатые годы прошлого века. Мой голос наполнился
теплом от нахлынувших воспоминаний. И я, не спеша, с расстановкой, начал восстанавливать хронологию
событий, послуживших причиной моего появления на свет:
– Отца звали Джон. Невысокий коренастый весельчак с ежиком густых черных волос, покрытых
равномерными вкраплениями седины. От близоруко прищуренных глаз лучиками отходило множество
мелких морщинок. Голос был густой, басовитый. Занимаясь ремонтом машин, отец обычно напевал что-
нибудь себе под нос. Помню его хорошо, хоть мне и было всего четыре года, когда он погиб. Знаете, Кэрол, я
всех людей по внешности и повадкам ассоциирую с представителями животного мира. Так вот, мой отец
был типичный енот-полоскун. Только не смейтесь! Разрез глаз и форма бровей придавали ему внешнее
сходство с этим зверем. Суетливый и жизнестойкий. Его руки были постоянно заняты каким-то делом, будь
то деревянный свисток для меня, который он мастерски вырезал ножом, или же ремонт обуви любого из
членов семьи.
6
Журналистка улыбалась. Нам вроде удалось восстановить статус-кво. Враждебность исчезла с ее
милого личика, и она слушала меня, накручивая на палец прядь длинных волос. Оператор почти всё время
снимал крупным планом мое лицо и практически не поворачивался к Кэрол, что давало ей возможность
держаться расслабленно, чего уж точно нельзя было сказать обо мне.
– А с каким животным вы бы сравнили меня? – в ожидании комплимента лукаво улыбнулась
девушка, снова продемонстрировав двух чертиков в голубых глазах.
– Еще не определился. Если брать в расчет только внешние данные, то вы напоминаете мне
быстроногую лань. Об этом говорит миндалевидный разрез глаз, длинные ноги, грациозный изгиб тела. Но
за полчаса невозможно понять характер и внутренний мир человека, а без этого нельзя делать выводы.
Уверен, это животное из дикой среды, так как, я думаю, вряд ли вам характерна кротость и стремление к
тихой семейной жизни.
– Интересное сравнение, – лицо Кэрол осветила задумчивая улыбка. Вероятно, она нашла в моих
словах лестные для себя эпитеты. – Давайте всё же вернемся к вашему отцу. Кто он был по профессии?
– Автомехаником от Бога, и неиссякаемая очередь к нему была лишним тому подтверждением.
Помню его пропахший насквозь бензином пиджак, с отяжелевшими карманами, в которых он постоянно
таскал какие-то болтики и гайки. Долгие годы запах бензина ассоциировался у меня с отцом. У него были
крупные жилистые руки, которыми он зарабатывал на жизнь для нас с мамой, а также для своих родителей
и двух братьев, оставшихся на ферме в Миннесоте. Как и любой мальчишка, он с детства грезил морем,
которое видел только на картинках. И в поисках приключений на борту рыболовецкого судна по исполнении
совершеннолетия приехал в Глостер. Но тут бриг его грез разбился о подводный риф действительности в
самом непредсказуемом месте. Оказалось, что он страдает морской болезнью, которая делала
невозможным его пребывание на корабле длительное время. Однако о возвращении на ферму не могло
быть и речи. Поэтому, потерпев неудачу на одном поприще, отец без особых раздумий отправился в гараж
