Алексей Толстой - Аэлита. Гиперболоид инженера Гарина
Ожидалось, что Толстого встретит на Родине хороший прием. Так, С. Н. Сергеев-Ценский писал в частном письме: «…Как прозелит он (Толстой. — Д. Ж.) будет в большом фаворе в Москве, и ему будут открыты все тайны и даны все «ключи счастья».
Но действительность оказалась сложнее.
Некоторые (не читатели, а литераторы) увидели в нем лишь «кающегося дворянина». В журнале «На посту» появились недоброжелательные намеки на реакционность «бывших графьев». В ЛЕФе иронически отзывались о желании Толстого въехать в Россию на «белом коне» своих сочинений. Лефовцы, напостовцы, пролеткультовцы «сбрасывали» А. Н. Толстого к классикам, годившимся, по их мнению, только для музеев.
Сам он потом в «Краткой автобиографии» совершенно определенно указывал на неприемлемость своего творчества «для троцкистов, для леваческих групп, примыкающих к ним, и впоследствии для многих из руководителей РАППа».
Научно-фантастический роман его издевательски высмеивали, называли его наивным. Ю. Тынянов обрушился на «Аэлиту»: «Взлететь на Марс, разумеется, не трудно — для этого нужен только ультралиддит (вероятно, это что-то вроде бензина)…» Пеняли на то, что он недостаточно живописал Марс, краски которого «изготовлены на земной фабрике» (будто бы они могли быть изготовлены на какой-то еще!). Но революционный пафос, заключенный в сочно выписанной фигуре Гусева, признавался всеми.
Впрочем, и ныне, после шестидесяти лет неувядающей популярности «Аэлиты», в одной из юбилейных статей (В. Ревич) чувствуется снисходительность к еще не устоявшимся политическим взглядам «недавнего графа», к его «наивности» в изображении революции на Марсе, к его научной несостоятельности при взгляде с космической высоты, на которую взобралась сегодняшняя наука. Забывается главное — литературные достоинства произведения, живость авторского воображения и русской речи, без чего даже самое «правильное» по всем статьям научно-фантастическое произведение оказывается мертворожденным.
Носители бациллы буржуазной «массовой культуры», укрепляющие свои позиции в связи с развитием средств информации, цепляются репьем ко всякому подлинному успеху. Чего только не называют именем Аэлиты, символа любви и нежности, — вокально-инструментальный ансамбль, стиральную машину, бесчисленные кафе…
Но одно дело — прилипалы, а другое — чистота побуждений Толстого, его раздумья в критический период жизни, непреходящее очарование романа.
В Советской России писатель увлекся театром. Поставлены на сцене четыре оригинальные его пьесы, три театральные переработки, и среди них — «Бунт машин», по фантастическо-философскому произведению Карела Чапека «R. U. R.» (из этого названия и пришло в мир слово «робот»). Как видим, интерес к этому жанру у Толстого не угасает. Более того, в фантастике он опять находит прибежище в трудные годы.
«Рапповское давление на меня усиливалось с каждым годом и, наконец, приняло такие формы, что я вынужден был на несколько лет оставить работу драматурга.
В 1926 году я написал роман «Гиперболоид инженера Гарина».
Но было бы нелишне вспомнить, что этому роману предшествовал рассказ «Союз пяти», вышедший в первой публикации под названием «Семь дней, в которые был ограблен мир». Это как бы связующее звено между двумя знаменитыми романами Алексея Толстого.
Сильная личность — индустриальный магнат Игнатий Руф не согласен с «джентльменами, которые считают войну потребителем промышленного рынка». С помощью беспринципного инженера Корвина, используя все те же ракеты Лося, движимые взрывами ультралиддита, он намеревается взорвать Луну, посеять панику, скупить большую часть предприятий, а там — «манифест о вечном мире и конце революции на земле». Вроде бы все удается, и Руф едет в белом автомобиле, как на белом коне. Но фантастический рассказ имеет социально-утопическую концовку. Люди перестают уважать право собственности. Они продолжают работать, но не испытывают страха перед властью. Это очень любопытный поворот. Диктатура опирается не на власть, не на обладание земными богатствами, а на страх людской, без которого у нее нет ощущения своего могущества.
Элементы фантастики есть и в первом рассказе Толстого о советской действительности «Голубые города», написанном по впечатлениям от поездки по городам Украины и Белоруссии в 1924 году. Это, как выразился сам писатель, «страстная повесть мучительной, нетерпеливой и горячечной фантазии», столкновение прекрасной мечты о будущем с ничтожной явью, оказавшейся более живучей, чем думали утописты. Толстой увидел трудноистребимые свойства обывателя, способного, как теперь уже очевидно, приспосабливаться к самоновейшим достижениям технического и политического прогресса. Герой рассказа Буженинов, прошедший тот же путь в революции и гражданской войне, что и Гусев, демобилизуется, возобновляет учение на архитектурных курсах, работает исступленно, живет впроголодь где-то в склепе на Донском кладбище (кстати, ныне на территории кладбища развернут музей истории архитектуры). В результате — нервное переутомление, отъезд на родину и фантастический рассказ о будущем на прощальной вечеринке.
2024 год. «Полное омоложение» героя за заслуги изменением самого молекулярного строения тела, произведенное еще в 1974 году. Легкая одежда без швов из шерсти и шелка. Упругая обувь из кожи искусственных организмов. Москва — чудесный сад, в котором стоят «в отдалении друг от друга уступчатые, в двенадцать этажей, дома из голубоватого цемента и стекла». Все движение механизмов — только под землей. Заводы, учреждения — в отдаленных районах. На поверхности — лишь театры, цирки, спортзалы, магазины и клубы. «На сто седьмом году нового летосчисления», пашни вместо тундры и таежных болот. Распад урана дает гигантские запасы радиоактивной энергии, которая поступает и от электромагнитной спирали, соединяющей северный и южный полюса. «Границ между поселениями народов больше не существовало. В небе плыли караваны товарных кораблей, Труд стал легким Бесконечные круги прошлых веков борьбы, за кусок хлеба — эта унылая толчея истории — изучалась школьниками второй ступени».
Вряд ли надо комментировать, что исполнилось, а что нет, хотя прошло более половины срока, отмеренного мечтателем. Ему возражают: «Горячишься, Вася… Тут железные законы экономики работают. Тут надо поколения перевоспитывать. А с утоп-социализмом, пока рот разинул, тебя живо колесами переедут…»
Действительность, о которую «подошвы царапнули», — уездный городок с его немощеными улочками, гнилые заборы, заплатанные досками домишки… Никто не поддерживает разговоров Буженинова о голубых городах. «Огненной метлой выметены помещики и капиталисты», но живучи конторщик Утевкин, оборотистый Сашок… Все доносят друг на друга «куда следует».
