Григорий Адамов - Изгнание Владыки (часть 1)
Мимо перрона, набирая скорость, мелькали лакированные вагоны с закрывающимися на ходу створками выходных дверей. Поезд был скоростной, с обтекаемыми формами, без промежутков между вагонами, со скрытыми ступеньками и поручнями.
Когда Комаров подбежал к краю перрона, последний вагон поравнялся с ним. Комаров бросил на него взгляд, полный отчаяния. Потом вдруг пригнулся, одним прыжком влетел в еще полураскрытую дверь вагона и уперся в нее плечом.
В следующее мгновение на него обрушился, едва не сбив с ног, Хинский и обхватил его за плечи. Неся на себе Хинского, Комаров сделал шаг внутрь вагона, отпустил дверь, и она неслышно захлопнулась за ними.
Поезд уже летел по простору полей, мягко покачиваясь и глухо погромыхивая на стыках рельсов.
Глава третья
Под наблюдением
– …И я вам определенно говорю, что если бы не ранняя смерть, Красков дал бы неподражаемые вещи! Одна его «Девочка с цветами» чего стоит! А «На физкультурной площадке»? Сколько в этих полотнах изящества, тонкости рисунка! Я не боюсь сказать, что это были лишь первые шаги гения.
– Ну… уж и гения! Вы преувеличиваете, Лев Маркович, – тихо возразил Комаров, поправляя в ухе наконечник гибкой трубки; второй конец ее он плотно прижимал к отверстию трубы из установки для кондиционирования воздуха,[6] пытаясь уловить все звуки, раздававшиеся из разных купе. Это не мешало Комарову поддерживать с Хинским разговор об искусстве.
Когда разговор касался вопросов искусства, особенно живописи, Хинский терял спокойствие и выдержку, которым он так старательно учился у Комарова.
– Уверяю вас, Дмитрий Александрович, это был художник огромной силы. Вы просто недостаточно знаете его работы! – горячо доказывал Хинский.
Комаров вдруг предостерегающе поднял руку, наклонил голову к стенке вагона и прислушался.
Вагон, чуть покачиваясь, стремительно несся вперед. Моторы под полом монотонно жужжали, колеса глухо и дробно постукивали. За плотно закрытым окном, в сумерках засыпающего дня, свиваясь в вихри, уносилась назад придорожная пыль.
Хинский, подавшись вперед, вытянул шею, тоже стал прислушиваться.
Наконец Комаров поднял разочарованное лицо. Он поправил наконечник трубки в ухе, плотнее прижал другой ее конец к отверстию трубы из установки для кондиционирования воздуха и сказал:
– О чем-то разговаривают… Так тихо, что ничего не удалось понять… В каком-то дальнем купе очень громко говорят, забивают… Разобрал только: «Николаев» да «аэродром».
Хинский задумался. Он взял со столика вечернюю поездную газету и, расположившись поудобнее в кресле, начал читать.
Сумерки сгущались.
– В Вознесенске будем в ноль тридцать? – не то спрашивая, не то утверждая, сказал Комаров.
– Да, Дмитрий Александрович.
– Так… Значит, на меридиане Николаева в одиннадцать часов тридцать минут…
Хинский потянулся к выключателю, тихо спросил:
– Свет не помешает? В темноте угла, куда забился Комаров, он уловил смутное движение его головы.
Свет залил купе. Комаров с опущенными глазами неподвижно сидел у стены.
Молчание длилось долго. Жужжали моторы; колеса что-то быстро и неразборчиво бормотали под полом.
Наконец Комаров вздохнул и поднял глаза.
– Что нового в газете? – тихо спросил он.
– Программа зимнего сезона в Большом театре… Новая опера Харламова… Открытие профессора Курдюмова… Новый способ переливания крови… О!.. Минутку… минутку…
Хинский быстро пробежал несколько строчек.
– Внезапно умер Вишняков… Помните? Дело об искажении георадиограмм на арктическом строительстве… Вот: «В доме предварительной изоляции при загадочных обстоятельствах…», говорится в сообщении.
– У Комарова заблестели глаза.
– Подробностей нет? – спросил он.
– Нет… Вот только, что Вишнякова накануне осматривал врач и что он был совершенно здоров.
– Странно, – задумчиво произнес Комаров. – Внезапные смерти стали у нас редкими. Что бы там могло случиться?
После короткого молчания Хинский сказал:
– С линии Владивосток – Иокогама – Сан-Франциско сняты океанские электроходы «Карелия», «Днепр» и «Щорс», а с линии Ленинград – Лондон – Нью-Йорк – электроходы «Десна», «Полтава» и «Дон». Все переданы ВАРу для ускорения его морских перевозок…
– Да, там какие-то затруднения с перевозками, – заметил Комаров. – Еще перед отъездом из Москвы я слышал об этом. Какая-то путаница, неразбериха. При таком огромном, мощном флоте, какой имеется в их распоряжении… Можно подумать, что Катулин разучился вести большие дела…
Хинский перебил его:
– Большое дело… Это не то слово! Великое! Грандиозное! Я уж и не знаю, какой эпитет здесь подыскать… Второй год идет строительство, четвертый год оно волнует весь Советский Союз, весь мир, а я все не могу свыкнуться с ним, хладнокровно говорить о нем. Подумать только – переделать Арктику! Дух захватывает при одной мысли об этом! Нет, Лавров положительно гений! И ни разу мне не удалось побывать там…
– Все это верно, – медленно сказал Комаров, погруженный в свои мысли. – Боюсь только, не исполнится ли ваше желание раньше, чем вы думаете… не назревает ли и там для нас работа…
– Вы думаете? – живо спросил Хинский. – Почему?
– Слишком большие страсти разгорелись вокруг этого строительства. Слишком много мировых враждебных сил оно привело в движение.
Комаров помолчал и снова тихо заговорил:
– Мне не нравится это дело Вишнякова… И его странная смерть… И вся эта путаница в делах строительства. Это не похоже на Катулина.
На большом матовом экране над дверью вспыхнула зеленая надпись: «В вагон-ресторане ужин с 21 часа до 24 часов. Меню…» Следовал длинный список блюд, закусок и напитков.
Надпись продержалась на экране минуть пять, погасла, на ее месте вспыхнула новая: «В концертном вагон-зале с 22 часов телевизо-тонпередача: „Отелло“ Шекспира со сцены Ленинградского Большого драматического театра. В ролях: Отелло – Беркутов, Дездемоны – Королева, Яго – Сикорский».
Комаров показал головой на дверь.
– Проследите, держите связь… – тихо сказал он.
Хинский отложил газету, встал, осмотрел себя в зеркале и, поправив галстук, вышел из купе.
В узком коридоре двое людей оживленно разговаривали, третий стоял у окна и смотрел в темноту на двигавшиеся по полю яркие огни. Очевидно, электрокомбайны спешно заканчивали уборку второго урожая пшеницы-скороспелки.
Хинский тоже стал у окна перед дверью соседнего купе.