Эндрю Дельбанко - Колледж. Каким он был, стал и должен быть
Едва пережив страдания, связанные с поступлением, студенты взыскательных колледжей мгновенно начинают испытывать на себе неослабевающее давление будущей конкуренции с выпускниками аналогичных колледжей после окончания учебы. Те, кто поступил в колледжи со свободным приемом и кому часто приходится бороться с пробелами в предшествующем школьном обучении, могут оказаться не способны конкурировать на «одном уровне», но при этом испытывают еще более сильное давление из-за того, что должны оправдать стоимость получения диплома, который, как они надеются, улучшит их шансы в борьбе за жизнь после колледжа. Иными словами, колледж все меньше становится местом отдохновения от «реального мира», как это называлось в газете моего кампуса. Это относится к колледжам всех типов и рангов.
Можно возразить, что это не новость, – и это было бы вполне оправданное возражение. Когда первые администраторы Стэнфорда (основанного в 1891 году) захотели узнать, почему первокурсники решили записаться именно к ним, в ответах в основном упоминался калифорнийский климат, престиж нового университета и (на тот момент) низкая стоимость жизни[20]. Двадцать лет спустя президент Университета Вестерн Резерв, священник с замечательным педантским именем Чарльз Твинг, выяснил, что студенты интересовались не столько «усиленным чтением и размышлениями», сколько приобретением «“отпечатка” жизни в колледже», чтобы произвести впечатление на будущих работодателей. Примерно в то же время в Университете Пенн профессор английского языка и литературы пожаловался, что к нему все время пристают с вопросом о ценности того, что он преподает. «Слышь, профессор, как эта фигня поможет парню получить работенку и заработать деньжат?»[21] Пятьдесят лет спустя прославленный критик Лайонел Триллинг (который все свою жизнь преподавал в Колумбийском университете, за исключением некоторого времени в Гарварде и Оксфорде в качестве приглашенного профессора) почувствовал, что его студенты рассматривают колледж «только как процесс аккредитации, держа в голове экономико-социальные цели»[22].
Таким образом, это старая и знакомая история. Если мы посмотрим глазами писателей, которые сделали местом действия своих рассказов и романов кампус колледжа, большая часть того, что мы увидим в прошлом, будет очень похожа на настоящее. В романе Марка Твена «Простофиля Вильсон» (1894) молодой человек отправляется из маленького городка в Миссури в Йель и возвращается обратно, не приобретя ничего, кроме двух новых привычек: пьянства и любви к азартным играм. В новелле Эдгара Аллана По «Вильям Вильсон» (1839) нарисована картина Университета Вирджинии как места, где пьяная молодежь круглые сутки предается гулянкам и дебошам. Очень похожая сцена описывается 165 лет спустя в романе Тома Вулфа «Я, Шарлотта Симмонс» (2004), где студенты непрерывно сосут из пивного бочонка, отвлекаясь только на секс – хотя некоторые способны заниматься и тем и другим одновременно. А в еще более свежем романе Сэма Липсайта «Вопрос» (2010) рассказчик вспоминает колледж в 1970-е годы как время, когда он и его соседи по общежитию «пили местное пиво, курили доморощенное и тряслись»:
На старших курсах я переехал в Дом пития и курения, снял дешевую комнату… вкрутил синюю лампочку в потолок и спал там, в основном один… пил в гостиной с… компанией, которая включала в себя… парня… который то ли был, то ли не был студентом, хотя, учитывая, что он подсел на мет, его можно было бы считать учеником химика[23].
Такие сюжеты обычно порождаются воспоминаниями о реальных событиях. По свидетельству выдающегося врача Спенсера Форемана, руководившего перестройкой больницы Монтефьори в Нью-Йорке, небольшой колледж свободных искусств, в котором он учился в 1950-е годы, был местом, где «различие между студентами-медиками и не-медиками» состояло в том, что «студенты-медики начинали пить во вторник вечером. А все остальные пили каждый вечер»[24]. К рассказам о жизни в колледже, которые постулируют некий золотой век, когда студенты рано ложились спать и рано вставали, стараясь ночью как следует выспаться (в одиночестве, конечно же) ради завтрашних благородных трудов, всегда следует относиться с осторожностью. Такого никогда не было.
На самом деле на протяжении почти всей своей истории колледж был полуисправительным заведением, куда родители «отправляли» мальчиков на «временное содержание под стражей»[25]. Только потому что они не могли воспроизвести четырехугольный двор Оксфорда и Кембриджа, с их каменными стенами и охраняемыми воротами, основатели Гарварда возвели вокруг двора высокий забор – не столько для того, чтобы отпугивать коров и коз, сколько чтобы не выпускать студентов[26]. Сегодня мы ожидаем обратного: поступление в колледж означает пребывание на игровой площадке с неограниченной свободой.
Наиболее яркий пример расширения свободы – это, конечно, секс, который проделал длинный путь с тех времен, когда он представлял собой тайные интрижки, описанные в романах Ф. Скотта Фицджеральда или Дж. Р. Марканда, в которых юноши из Принстона или Гарварда, пока их не женили на девушках из светского круга, развлекались с проститутками или служанками, или как два поколения спустя, в романе Филипа Рота, где «сокурсниц… прижимали к стволам деревьев в темноте» юноши, отчаянно пытающиеся воспользоваться последними минутами, прежде чем их подружкам придется в одиночку возвращаться в свое общежитие. В большинстве колледжей все это ушло в прошлое. Пару лет назад администрация уважаемого колледжа на северо-востоке была вынуждена ввести правило, запрещающее «любой половой акт в комнате общежития в присутствии хотя бы одного соседа по комнате»[27]. По-видимому, для соседа, который хочет быть участником акта, делается исключение.
За последние пятьдесят лет или около того подобное распространение свободы стало наиболее очевидным изменением в жизни колледжа – не только сексуальной свободы, но и того, что можно назвать свободой поведения и манер, свободой выбора, поскольку значительно увеличилось количество курсов и предметов, и, возможно, что важнее всего, свободы суждения, поскольку колледж практически перестал играть роль арбитра ценностей. Лишь относительно небольшое число колледжей требует оговоренного набора предметов для получения диплома, а сам перечень предметов стал чем-то средним между энциклопедией и пресловутым китайским меню, из которого студенты выбирают чуть-чуть того, чуть-чуть этого, если только не специализируются на «точных» науках, для которых выбор гораздо уже.
Эта ситуация порождает забавные моменты. Старые учебные заведения твердят в рекламных проспектах («успокоительных печатных материалах», как некогда называл их Торстейн Веблен, при помощи которых публике продают «ходовые иллюзии») о своем почтенном возрасте, тогда как в самом учебном заведении прошлое разоблачают, изображая его в виде темных веков, когда попечители всюду совали свой нос, президенты были автократами, а преподаватели из «старых выпускников» имели по всем вопросам совершенно отсталые взгляды[28]. Следы ненавистного старого колледжа сохранялись до самого недавнего времени. Я помню, как работавший на полной ставке сотрудник библиотеки колледжа обходил читальный зал и хлопал по подошвам студентов, развалившихся на стульях и положивших ноги на стол, пока они не сядут (или, точнее, пока не проснутся) и не поставят ноги на пол.
От всех этих вещей удалось счастливо избавиться – и все-таки, как недавно написал капеллан одного колледжа, сегодняшние студенты, похоже, «хотят сохранить свою с трудом добытую автономию, при этом настаивая на том, чтобы учебные заведения взяли на себя моральную ответственность за их защиту от последствий этой автономии». Руководство колледжа отказалось от своей роли in loco parentis (в качестве родителей), но, когда случается беда, например, когда имеют место какие-нибудь экстремистские высказывания, его по-прежнему винят за то, что оно по-отечески не вмешалось в дело. А когда оно это делает, то скорее оказывает снисхождение. За исключением «точных» наук, академические провалы, в особенности в элитных колледжах, – редкость, а обман везде, кроме военных академий, как правило, считается мелким грехом.
3
Таким образом, культура колледжа претерпела множество глубоких изменений – некоторые из них происходили медленно, например появление предметов по выбору и отмена обязательного посещения церкви в конце XIX века, другие, наоборот, мгновенно, как, например, отказ от внутриуниверситетских прав в конце 1960-х. Происходили также и глубокие изменения того, что можно назвать «стилем обучения» в колледже. Культурный критик Карлин Романо, преподававший в нескольких колледжах, замечает, что многие студенты сегодня, если попросить их прочесть «книгу целиком, от начала до конца, воспримут это так, как если бы от любителя побегать трусцой потребовали без подготовки пробежать марафонскую дистанцию». Некоторые преподаватели сегодня решают эту проблему, собирая студентов на внеклассные занятия, чтобы читать длинные произведения, такие как «Потерянный рай» или «Улисс», вслух. Социолог Тим Клайдсдейл, преподающий в Колледже Нью-Джерси, говорит о «новой эпистемологии», подразумевая под этим, что студенты больше «не испытывают священного трепета перед учебным заведением и его преподавателями, не довольствуются получением образования посредством лекций и не уступают радостно преподавателям право решать, что именно им нужно знать». Сегодня они приходят, «прекрасно зная о том, что для любой позиции и любой претензии на знание можно найти свой авторитет, вследствие чего… [они] сомневаются (частным порядком) во всех наших утверждениях касательно истинности и важности той или иной вещи». Профессор английского языка из Гарварда Луис Менанд полагает, что преподавателям колледжа еще предстоит адаптировать их старую «линейную модель передачи знания – лекторский монолог, в котором одна-единственная линия мысли достигает интеллектуальной кульминации через пятьдесят минут, – для поколения студентов, которое привыкло иметь дело со множественными потоками информации в течение коротких промежутков времени»[29]. Несомненно, всегда есть разрыв между тем, что происходит в голове у студентов и преподавателей, и к тому времени, когда последние догонят первых, появляются новые студенты с новыми установками, так что цикл начинается заново. В 1960-х студенты обычно были левее преподавателей в том, что касалось социальных и политических вопросов. В 2010-е годы дело, скорее, обстоит наоборот.
