Александр Казанцев - Спустя тысячелетие
Он обратился к толпящимся бурундцам с вопросом: как дальше жить? Под гнетом ли старого вождя, Урун-Буруна, и лысого обманщика Жреца — или призвать на царство Весну, дочь вождя вешних, чтобы мать и дочь скрепили мир и дружбу между обитателями двух берегов реки-кормилицы?
Взбешенные такой речью, Урун-Бурун, взъерошенный, с растрепанной бородой, и сопровождающий его лысый Жрец угрожающе поднимались на пьедестал, грозя Анду кулаками.
Анд закончил свою речь призывом:
— Нет-нет кровавому Урун-Буруну! Нет-нет жадному Жрецу!
Оттолкнув Анда, Жрец возопил, призывая на головы смутьянов гнев Божества, которое вновь явится, чтобы наградить бурундцев, — день и ночь возносит он о том моления. И Божество вернется, и отдаст бурундцам ненавистных предков, и повелит содрать с них шкуру! Смерть Анду-предателю, продавшемуся вешним!
Урун-Бурун неодобрительно посмотрел на Жреца. Не понравилось ему что-то в выкриках злобствующего соратника.
Урун-Бурун был угрюм и на Анда посмотрел с неожиданным для него выражением укора в глазах. Он перевел их на толпу, отыскав в первых рядах Майду, которая очень заботилась, чтобы не затолкали Эльму, беспокоясь о будущем своем внуке.
Толпа негодующе рокотала. Слышались выкрики:
— Да-да, Весна-дочь! Да-да, Весна-мать! Нет-нет Жрецу и вождю!
Наиболее разъяренные смяли бородатых стражей и взбирались на пьедестал, чтобы разделаться с неугодной властью.
Жрец в отчаянии закричал, клянясь собственной кожей, что беседовал с Божеством и оно откликнулось на его мольбу и летит сюда. Надо ждать его!
Пена выступила на губах у Жреца. Он, указывая на небо, где раньше других увидел серебристое пятнышко, и догадавшись, что это могло быть, вдохновенно лгал, рассказывая о своем общении с Божеством.
Тысячная толпа разом запрокинула головы. Расправа с былыми правителями была отложена.
Все яснее становился в голубом небе серебристый диск, который вскоре стал с луну величиной, а потом еще больше, зависнув над домами-башнями и выбирая место для посадки.
Как ни густа была толпа, но люди шарахнулись в стороны, чтобы освободить часть площади для приземления аппарата.
Он плавно опустился на синюю траву.
Все замерли в молчании. Беззвучно открылась затейливая дверца. В ее проеме показалась грузная фигура Бережного. Он не спеша спустился на траву.
Следом за ним сошел и Никита Вязов, озираясь вокруг.
Анд, стоя у конной статуи, издали делал знаки прилетевшим, прося подняться на пьедестал.
— Что-то уж больно парадно встречают нас, — заметил Бережной.
— А главное, мы о своем визите вроде не предупреждали, — заметил Вязов.
— Ну что ж, назвались груздями, лезем в кузов, — засмеялся Бережной, направляясь к памятнику, — авось с внучкой там увидимся. Не зря остановку здесь сделали. Дорогу к озеру покажут.
Толпа и люди на пьедестале напряженно следили за тем, как чужеземцы в серебристых одеяниях, такие же, какими они запомнились, неторопливо шли через площадь, улыбаясь бурундцам. Наконец они поднялись к подножию бронзового всадника.
— Где Божество, которое привело вас к месту казни? — закричал на древнекнижном языке Жрец.
— Нет твоего «Божества» и никогда не было, — ответил Бережной.
— Было! Было! — орал Жрец. — Оно вернуло преступников, чтобы содрать с них кожу.
— Убеди ты их, Анд, — мягко сказал Бережной, — что мы возвращаемся в космос и досаждать никому не будем.
— Нет-нет! — запротестовал Жрец. — Приговоренный не может сойти с этого камня. Только без кожи, только без кожи!
— И чего он сам лезет из кожи вон? — сощурясь, осведомился Бережной. — Мы за тобой, Анд. Проводи нас к лесному озеру. Сами дороги можем не найти.
— Куда? Куда? — заволновался Жрец. — Сначала ответите за все преступления, за испорченную Землю.
— Пойдем, Анд. Время не ждет, — торопил Бережной, рукой отодвигая Жреца.
— Нет-нет уйти! Нет-нет преступнику! — завопил тот.
В руке его блеснул нож, и он вонзил его в грудь Бережного.
Бережной беззвучно повалился на каменную плиту, а Жрец с обнаженным ножом кинулся на Никиту.
Но Вязов опередил его и, схватив тщедушное тело, поднял его в воздух и бросил на ступеньку ниже, где стоял Урун-Бурун.
Жрец сшиб с ног вождя, а его нож вонзился в горло Урун-Буруна. Обливаясь кровью, тот скатился к ногам шарахнувшейся от него толпы.
Только Майда вырвалась из ее рядов и бросилась на грудь умирающего, громко рыдая.
Эльма непонимающе смотрела на нее широко раскрытыми глазами: потом она нагнулась, сорвала несколько стеблей синей травы и стала взбираться к лежащему Бережному.
Никита уже расстегнул скафандр, обнажив волосатую грудь богатыря. Серебристый скафандр был в потеках крови.
Эльма приложила к ране пучок травы и сказала Никите:
— Я умею заговаривать кровь.
Губы ее что-то зашептали. Никита встал с колен и увидел поднимающуюся на пьедестал статную женщину с распущенными седеющими волосами.
— Отнесите раненого в дом к Майде. Они с Эльмой сумеют выходить его, — приказала она и, обратившись к толпе, властно сказала: — Весна-дочь, да-да, ваш вождь! Весна-мать, да-да, ваш вождь-друг! Бурундцы, вешние, да-да, братья!
Рев толпы был ей ответом.
Указывая на лысого Жреца, в отчаянии смотревшего на свой все еще не спрятанный нож, она сказала:
— Убийцу взять! Старейшины, да-да, судить его!
— Нет-нет судить! — взмолился Жрец. — Нет-нет спускать кожу!
Грозные молчаливые бородачи направились к трясущемуся Жрецу.
Жрец попятился, но наткнулся на склоненного над матерью Анда. В испуге он отскочил и, ко всеобщему удивлению, неожиданно вонзил нож себе в сердце.
Майда словно не видела ничего, что происходит вокруг.
Узнав Анда, она тихо произнесла:
— Это твой отец, Анд. Я его любила…
Эльма звала Анда, чтобы перенести Бережного.
Они положили его на откуда-то появившиеся носилки, и Никита с Андом с помощью двух бородачей вешних понесли раненого через молчаливо расступавшуюся толпу.
Бережного положили не на ложе, а на тот самый стол, где Анд и Майда угощали когда-то впервые появившуюся здесь Эльму.
Эльма и заплаканная Майда хлопотливо занялись тяжелой раной звездонавта.
Майда оказалась искусной врачевательницей, а Эльма — умелой помощницей. Анд еле успевал бегать по их поручениям, то за синей травой, то за водой, которую приносил прямо из реки в кувшине.
Никита, как изваяние, стоял над командиром.
Только к вечеру Бережной открыл глаза и, увидев Никиту, попытался улыбнуться:
