Анастасия Галатенко - Нф-100: Адам в Аду
Он повернул ее лицо к себе и сказал четко, глядя ей прямо в глаза:
-- Ты мастер, Артемий. Преклоняюсь. Рычаг в ноздре, никаких швов... Она просто прекрасна!
Затем отпустил ее.
-- Ты хочешь, чтобы я продолжила? -- спросила она.
-- Да, -- ответил Бладхаунд. -- Только давай побыстрее.
Стогов вернулся через три четверти часа. Он уже снял халат и теперь был одет в темный костюм свободного покроя. Хозяин оглядел гостиную и, кажется, остался доволен.
-- Ты можешь идти, -- сказал он Олесе. Подождал, пока она скроется за дверью, достал из шкафа пузатую бутылку. -- Как она тебе?
-- Великолепна, -- искренне ответил Бладхаунд.
-- Распорядиться насчет кофе?
-- Нет. Ты хотел поговорить.
-- Да, -- Стогов слегка побледнел и глотнул коньяка. Сел за стол. Почесал подбородок. -- Я, в общем-то, хотел спросить... Поработаешь на меня?
-- Что за дело?
Стогов наклонился поближе и понизил голос.
-- Очень нужно. Любые деньги заплачу, сколько запросишь.
-- Кто?
-- Левченко.
-- Левченко? -- Бладхаунд изобразил удивление. -- Он разве был прошит?
-- В том-то и дело! -- заговорил Стогов. -- Прошили его, оказывается! Кто -- неизвестно, где он был все это время -- непонятно, но вот всплыл.
-- Ты уверен?
-- Уверен, -- сказал Стогов, но голос его дрогнул. -- Слушай, брат, сколько скажешь -- заплачу. Только нужно сделать быстро и без шума. Сколько?
-- Я занят, -- ответил Бладхаунд. -- Больше одного дела в работу не беру. А тем более, если нужно быстро.
-- Я тебе говорю, любые деньги! -- Стогов повысил голос. -- Любые! Сколько тебе там предложили? Сто? Двести? Ну давай я дам четыреста! Пятьсот! Нет? Слушай, ну не в службу, а в дружбу! Очень надо, ну вот так надо!
-- Ищеек много, -- сказал Бладхаунд.
-- Ищеек много, но все говорят, Бладхаунд -- лучший!
-- Я не беру больше одного. А сейчас -- занят.
-- Так таки нет?
-- Нет.
Стогов поднялся. На лице его отразилась досада. Он покачал головой, его полные щеки раскраснелись. Он выдавил неискреннюю улыбку.
-- Ну... Нет так нет.
20. Кривцов
Кривцов опять был дома. Он злился. Расхаживал по комнате из угла в угол, курил и думал. Сначала он думал о том, как снять с себя подозрение, но чем дальше, тем больше -- о том, что не надо было, поддавшись порыву, выбрасывать вещества. Пакет отличной марихуаны. Ту-си-ай. Ту-си-би. Ту-си-эн. ДМТ. Метамфетамин. Целая лаборатория по производству мефедрона. Айяхуаска, купленная давным давно и скорее всего уже негодная, но все равно жалко. Даже бутыль бутилового спирта, приобретенная для эксперимента, на который никак не мог решиться. Он помнил каждый пакетик, он знал место каждого из них в ящике комода.
Но после того, как в его квартире появилась полиция, Кривцов испугался. Он утопил в унитазе порошки, расплавил над свечкой пакетики, тщательно вытер от возможных отпечатков и отнес в мусорный контейнер за три квартала от дома обгорелую чайную ложку и шприцы.
Теперь Кривцов об этом жалел. Он попал в трудное положение, срочно нужно было найти выход, в голову лезли панические мысли, а под рукой не находилось средств, которые позволили бы взглянуть на ситуацию со стороны. Никотин и кофеин, потребляемые в лошадиных дозах, не помогали.
К тому же, как назло, внутренний голос перестал давать ему советы. Вокруг него постоянно кто-то находился, а голос приходил в тишине и одиночестве.
Кривцов иногда жалел, что рядом нет Андрея. Злился на себя за эту жалость и напоминал себе, что все неприятности -- из-за Разумовского. Он так и не смог совершить открытие и опротестовать выводы Левченко. Он так и не смог найти идеал, чтобы доказать существование кристаллов, достойных бессмертия. Он ничего не смог, и в приступе отчаяния и острой жалости к себе ему казалось, что виноват во всем Разумовский.
Он и появился в доме Кривцова в минуту ярости. Кривцову казалось, что жизнь кончилась. Закон Левченко вступил в силу, сам Левченко погиб, все надежды Кривцова на продолжение научной карьеры рухнули. Все отвернулись от него. У Кривцова не было ничего, кроме тела, вытащенного на собственной спине из института, и нейрокристаллов, созданных собственными руками.
Он помнил себя в то время. Он чувствовал себя намного моложе и сильнее, чем сейчас, но даже тогдашних его сил не хватало. Он читал. Он искал лазейку в теории Левченко. Экспериментировал с реактивами. Вскоре он понял, что изменить прошитый кристалл невозможно. Здесь Левченко был прав.
Тогда Кривцов подошел с другой стороны. Опыт прошивщика позволял с уверенностью сказать -- при прошивке можно вносить изменения. Небольшие и не всегда, но можно. Одна беда -- у Кривцова больше не было возможности прошивать трупы.
Значит, нужно было разбираться с тем, что было доступно -- с нейрокристаллами и живыми людьми.
Любому студенту в то время было известно -- при взаимодействии раствора с органикой возникает устойчивая окраска кристалла. Значит, надо попробовать добавить в кристалл органики и повторить прошивку.
Только надо знать, какие вещества и как влияют на окраску.
И снова начались эксперименты. Теперь уже над собой. Кривцов вводил в вену различные вещества, аккуратно, точечно впрыскивал иглой сыворотку из насыщенной химией крови в самую глубину нейрокристалла и потом, осторожно, чтобы не сломать и не пережечь, перепрошивал.
Кривцов добился того, что цвет устойчиво держался две недели, и только потом начинал блекнуть. Это был успех. Надо было искать возможности для закрепления, но Кривцов не мог не поставить еще один эксперимент -- посмотреть, как изменится личность от преображения кристалла.
Пригодилось тело, взятое из института в качестве компенсации за разбитые мечты. Нейрокристалл тоже был под рукой -- тщательно хранимый кристалл Разумовского. Кривцов знал, что нарушает закон, но полагал, что совершенное будущее человечества того стоит.
Разумовский пришел в себя удивительно быстро. Открыл глаза, оглядел квартиру Кривцова. Шевельнул губами, пытаясь что-то сказать.
-- Спокойнее! -- сказал Кривцов. -- Послушайте меня. Вы сейчас чувствуете, что не все мышцы слушаются. Это правильно, так и должно быть. Уже к вечеру вы, скорее всего, будете владеть своим телом как раньше.
-- Я... ты...
-- Вы -- Андрей Разумовский, верно?
-- Да!
-- Вы боролись за право людей на бессмертие. К сожалению, вам не повезло. Когда вас доставили в мастерскую, спасать вас было уже поздно.
-- Я... я сдох?! -- прохрипел Разумовский, садясь.
-- Вы стали бессмертным, -- мягко поправил его Кривцов. -- Это я, я прошил вас.
-- Левченко?
-- Своего добился. Бессмертие запрещено. Я нарушил закон, оживив вас. Но я подумал, что вы хотели бы быть живым, а не пылиться на полке.
-- Ты на моей стороне?
