Кир Булычев - На днях землетрясение в Лигоне
– Пошли.
Он послушно спрыгнул с машины и побежал за мной. Не хватало еще сейчас начаться землетрясению. Будут три невинные жертвы.
Женщина сидела у гроба, закрыв лицо руками.
– Берись, – сказал я шоферу. – Быстро.
Мы подхватили жутко тяжелый гроб и, надрываясь, потащили его к выходу. Я шел первым, спиной к входу, и видел, что женщина, как сомнамбула, поднялась и последовала за нами.
Мы опустили гроб шагах в двадцати от входа в церковь. Я бы и не смог пронести еще ни шагу дольше.
Шофер стоял по ту сторону гроба, смотрел на меня, шевеля пальцами, чтобы восстановить кровообращение. Видно, я казался ему идиотом. Чтобы снять с себя такое подозрение, я показал за его спину.
Шофер обернулся. Женщина, наклонившись над гробом, гладила спокойное лицо старика.
Неожиданно для меня шофер поклонился женщине.
– Поехали, – сказал я.
Шофер подчинился. Он подал машину задом, и мы попятились к улице. Шофер сказал, не отрывая глаз от женщины в темном:
– Княгиня Урао Валимор.
Мы ехали мимо низкого одноэтажного здания военной комендатуры, когда я услышал отдаленный крик.
Я выключил камеру. Крик послышался снова.
– Слышите? – спросил я шофера.
Тот кивнул и рванул «джип» в открытые ворота. Мы миновали плац. Крик – как будто кричал исплакавшийся голодный ребенок – доносился из-за забранного решеткой окна.
– Скажите ему, чтобы выходил оттуда, – попросил я шофера.
Тот перевел мои слова. Из-за решетки донесся невнятный ответ.
– Он не может выйти. Это военная тюрьма.
Я взглянул на часы. Пять минут четвертого. Наши коллеги в Москве сидят у сейсмоскопов, ждут, когда пойдут большие пики.
Мы побежали с шофером по длинному коридору. Три дальних двери были окованы железом. Узник, догадавшись помочь нам, молотил в среднюю дверь. К счастью, она была лишь закрыта на засов.
К нашим ногам мешком вывалился старый знакомец – директор Матур. Он пытался подползти к моим ботинкам с явным намерением их облобызать, но я успел отступить.
Мы подхватили грузного, потного, обессиленного директора под руки и поволокли к выходу.
– Спасибо, – бормотал он, узнав меня, – я никогда не забуду бескорыстной помощи великой Советской страны…
– Лучше старайтесь идти.
– У меня нет ног…
Первый толчок застал нас у самого входа в здание. Он, к счастью, был не сильным – земля дернулась из-под ног, словно кто-то живой шевельнулся там, в глубине, вырываясь наружу. Отдаленный, утробный гул поднимался изнутри.
Ноги директора Матура ожили и рванули его вперед.
– Куда ты? – крикнул я. – В машину!
Но он не слышал – он несся по улице, движимый паникой, которая далеко не всегда подсказывает лучший путь к спасению.
Я выхватил из машины камеру. Шофер стоял у меня за спиной.
– Поедем? – спросил он.
– Нет, – сказал я. – Ложись!
И тут последовал второй толчок. Я еле успел отпрыгнуть от машины. «Джип» подскочил, как живой, наверное, на полметра и покатился вперед, набирая скорость, пока не врезался в стену барака. Барак подался, и «джип» исчез, словно суслик в норе.
Шофер упал на землю. Но я еще держался на ногах. Надо снимать процесс разрушения. Таких кадров еще не было. Не обращая внимания на грохот, на ураган, налетевший на город, я бежал по улице, держась середины. Шофер бежал за мной. Ему страшнее было остаться одному.
На центральной улице меня настиг третий толчок – он был сильнее первых. Я в этот момент снимал, но толчком меня бросило на землю и покатило, словно сухой лист. Остановил меня шофер, вцепившийся мне в ботинок.
Дальше я снимал сидя, стараясь не слышать и не видеть ничего, что не вмещалось в видоискатель…
Потом, когда фильм все-таки был проявлен и мои коллеги в Москве после просмотра пожимали мне руку, уверяя, что ничего более драматического и умело снятого им не приходилось видеть, я старался не улыбаться. Камера прыгала в руках, порой в кадре оказывалось лишь небо, я боролся с приказами собственного тела, которое желало одного: вжаться в землю, держаться за нее, предательскую, коварную землю, старающуюся стряхнуть с себя дома, деревья, людей – все лишнее, включая директора Матура, который полз по площади неподалеку от нас.
Я не первый раз вижу землетрясение. Правда, к таким толчкам я не успевал – лишь видел их последствия, но должен признаться, что первобытный ужас, овладевающий человеком, необорим, как сон после трехсуточного бодрствования. Мне помогло лишь то, что в моем мозгу сидела упрямая мысль: ты должен снимать, никто, кроме тебя, никогда не снимал этого…
ЮРИЙ СИДОРОВИЧ ВСПОЛЬНЫЙ
Через пять минут после встречи с Володей мы уже снова поднялись в воздух.
Капитан Боро пытался все время что-то объяснить майору, но солдаты его придерживали. Князь был совершенно безучастен, он сидел на полу, закутавшись в красный халат, и смотрел в одну точку. Раньше он мне казался значительно моложе. Это был потрепанный жизнью фат лет за сорок.
Вертолет опасно кренился, спускаясь в ущелье, и я не стал выглядывать в окно, чтобы не закружилась голова.
Сержант Лаво крикнул что-то, пилот положил машину набок, князь потерял равновесие и пополз к стенке машины, чуть не натолкнувшись на меня. Потом машина выпрямилась, один из солдат распахнул люк, и они все начали вставать и выпрыгивать наружу. За грохотом винтов ничего не было слышно. Я тоже поднялся и вслед за Володей побежал к двери. Земля была близко. Я прыгнул, и очень удачно, даже не ушибся. Но оказалось, опоздал к главным событиям.
Посреди поляны, подняв руки, стояли несколько человек. Вокруг солдаты в синих беретах. Володю я увидел чуть в стороне. На земле сидела Лами, протянув к Володе связанные руки, а Володя пытался зубами разодрать узлы. Это было неразумно. Я подошел к ближайшему от меня солдату и спокойно потянул у него из ножен широкий солдатский нож. Солдат взглянул на меня дикими глазами.
– Не волнуйся, – сказал я ему по-лигонски. – Мне нужно развязать девушку.
Я подошел к Володе и, протягивая ему нож, сказал:
– Так будет удобнее.
Девушка меня не заметила. Она смотрела на Володю и плакала. Но это был не финал. Внезапно горы зашатались, я видел это собственными глазами, земля ушла из-под ног, и я оказался на тюках с опиумом. Следующий толчок отбросил меня в сторону, и мне пришлось вцепиться в траву. «Монокль» куда-то улетел, все происходившее было усугублено тем, что мир для меня был окутан туманом.
Но хуже всего был грохот, гул, рвущий барабанные перепонки… Время стало бесконечно длинным. Мне казалось, что земля может расступиться и проглотить меня. Именно проглотить, потому что я тогда понял на своей шкуре, как тонка оболочка нашей планеты.
