Урсула Ле Гуин - Инженеры Кольца
Один за другим мы добрались до этого открытого бока стальной коробки, некоторые — на четвереньках, и спрыгивали, либо сползали на землю. Но лишь двадцать четыре из нас. Два трупа, старый и новый, того, кто два дня не получал воды, пришлось из кузова вытаскивать.
Там, снаружи, было холодно, очень холодно. В лучах солнца снег сиял такой ослепительной белизной, что было трудно заставить себя выйти из нашего зловонного убежища, и некоторые плакали. Мы стояли, сбившись, как стадо, около большого грузовика, нагие и вонючие, наша маленькая совокупность, наша ночная общность в ярком и беспощадном дневном свете. Наше стадо было разогнано, нам велели построиться в шеренгу и отвели нас к зданию, расположенному поодаль, в нескольких сотнях метров от того места, где остановился грузовик. Металлические стены и покрытая толстым слоем снега крыша, снежная равнина вокруг, гряда гор, над которой поднималось солнце, и неоглядное пространство неба над нами, — все, казалось, дрожало и переливалось от избытка света.
Нас выстроили в очередь для мытья около большого корыта в бараке. Все начинали с питья воды из этого корыта. Потом нас отвели в главное здание, где нам выдали нижние рубахи, старые, уже ношенные верхние войлочные рубахи, короткие штаны и войлочные башмаки. Стражник проверял наши имена по списку, когда мы по одному проходили мимо него в столовую. Там мы вместе с сотней других таких же серых людей уселись за длинные, привинченные к полу столы и получили завтрак: разваренное зерно и пиво. После этого всех заключенных разделили на бригады по двенадцать человек. Мою бригаду отвели на лесопилку в нескольких сотнях метров от главного здания, но в пределах ограды. За оградой, не очень далеко от нее, начинался лес, который простирался на север так далеко, на сколько можно было охватить взглядом. Под присмотром стражника мы носили доски с лесопилки и складывали их в большом сарае, где тес хранился зимой.
Нелегко было ходить, наклоняться и поднимать тяжести после тех нескольких дней, проведенных в грузовике. Нам, правда, не разрешалось стоять без дела, но зато и не подгоняли нас чересчур ретиво. Примерно в середине дня нам выдали по кружке борща, несброженного отвара из зерна, а когда начало темнеть, нас отвели в бараки, где мы получили какую-то кашицу с овощами и пиво. На ночь нас заперли в спальне, где всю ночь горел свет. Мы спали на двухэтажных нарах, стоящих вдоль стен спальни. Опытные старые заключенные, те, что оказались здесь раньше нас, старались занять верхние нары, потому что наверху теплее. У двери каждый получал спальный мешок. Они были колючие, жесткие, тяжелые, пропахшие чужим потом, но хорошо защищали от холода. Для меня они были слишком коротки. Средний гетенец легко мог поместиться в этом мешке с головой, но я этого сделать не мог. Более того, я даже не мог вытянуть в нем ноги, распрямить их.
Место, в котором мы оказались, называлось Третья добровольная ферма Агентства по Переселению Содружества Пулефен. Пулефен, тридцатый округ, находится на северо-западной окраине, пригодной для жительства зоны Оргорейна, между горным хребтом Сембенсьен, рекой Эсагель и морским побережьем. Это малозаселенная местность, где нет больших городов. Ближе всего находится городишко Туруф, на северо-западе, но я никогда его не видел, не бывал там. Наша ферма размещалась у края большого необитаемого лесного массива, называющегося Тарренпет. Так далеко на севере не растут такие большие деревья, как хеммен, серем или черный рат, поэтому в этом лесу росли деревья только одного вида, которые называются торе. Стволы у них кривые, скрюченные, высотой от трех до четырех метров, листья серого цвета. Количество существующих на Гетене видов флоры и фауны невелико, зато количество особей в каждом виде огромно. Этот лес располагался на площади около тысячи квадратных километров, и на всем этом пространстве росли практически одни деревья торе. Даже природа здесь являет собой образец хозяйской ухоженности, и, хотя этот лес снабжал деревом людей на протяжении нескольких столетий, в нем не было опустошенных участков, пейзажа, главным украшением которого являются пни, разрушенных эрозией горных склонов. Казалось, что каждое дерево взято на учет, и ни одна щепотка опилок не пропадет без пользы. На территории фермы было маленькое предприятие по переработке древесных отходов, и если погода не позволяла выходить на работу в лес, мы работали на лесопилке или на этом предприятии, прессуя из щепок, коры и опилок всякие изделия в специальных формах, а из высушенных игл, хвои деревьев торе, получали смолу для производства пластмасс.
Работа эта была самой обыкновенной работой, а не каторжным трудом. Если бы при этом кормили чуть-чуть больше и одевали чуть-чуть лучше, работа была бы даже приятной, но все же почти постоянно ощущаемые нами голод и холод исключали возможность получить от работы какое-то удовольствие. Стражники редко бывали грубы, никогда не проявляли жестокости. Они были скорее флегматичны, были неряшливы, малоподвижны, какие-то отяжелевшие; на мой взгляд, даже какие-то обабившиеся, не в смысле деликатности и нежности и так далее, а совсем наоборот, в смысле какой-то коровьей сонливости и полного отсутствия мысли в лице. Точно так же и среди своих товарищей по заключению впервые на Гетене я почувствовал себя мужчиной среди женщин или среди евнухов. Для узников была характерна та же сонная вялость и заурядность. Они все были похожи друг на друга, эмоций в них было очень мало, разговаривали они о самых обычных, будничных вещах. Поначалу я думал, что отсутствие интереса к жизни и хоть какой-то индивидуальности является результатом отсутствия достаточного количества пищи, тепла и свободы, но вскоре обнаружил, что причиной такого состояния является нечто более конкретное. Это был результат применения определенного химического препарата, который давали всем заключенным, чтобы не допустить наступления кеммера.
Мне было известно о существовании препаратов, снижающих либо почти полностью исключающих возможность наступления фазы сексуальной потенции биологического цикла у гетенцев. Эти средства применялись в тех случаях, когда комфорт существования, медицинские показания или этические соображения склоняли к половому воздержанию. С помощью этих средств можно было исключить один или несколько периодов кеммера без отрицательных последствий. Добровольное применение этих средств повсеместно одобрялось и даже приветствовалось, но мне не приходило в голову, что их можно применять принудительно.
Причины для этого, однако, имелись. Заключенный, находящийся в фазе кеммера, представлял бы собой разлагающий элемент в своей бригаде. А если освобождать его от работы, то что же тогда с ним делать? В особенности если бы ни один другой заключенный не проходил в это время кеммер, что было бы вполне вероятно при наличии всего ста пятидесяти заключенных. Находиться же в кеммере без партнера для гетенца чрезвычайно тягостно, поэтому лучше уж избавить его от мучений, не терять напрасно времени, предназначенного для работы и полностью исключить кеммер. Поэтому он и был исключен.
