Аркадий и Борис Стругацкие - За миллиард лет до конца света (сборник)
— Это что-то новенькое, — процедил сквозь зубы Страхоборец и вопрошающе посмотрел на Юрку-Полиграфа.
Юрка-Полиграф (трезвый как стеклышко и напряженный, как перед большой дракой) уже нацелился на Хана Автандиловича, словно пойнтер на вальдшнепа. Он перехватил взгляд Страхоборца и кивнул, — коротко и отчетливо, — будто гербовую печать поставил на заверенный текст. И тогда Страхоборец поглядел уже на Вадима, недоуменно поджавши губы самым комическим образом.
— Мать вашу наперекося, — сказал ему Вадим пересохшей глоткой. Голос у него наконец прорезался. — Защитнички хреновы…
На этом разборка (она же стрелка, она же, если уж на то пошло, терка) благополучно закончилась, и высокие разбирающиеся стороны разошлись вроде бы довольные собой и вполне вроде бы удовлетворенные. По крайней мере, внешне все это выглядело именно так. Хан Автандилович, раскланявшись со всеми остающимися, проследовал в сопровождении Семена и Алеши вниз (к своему «Мерседесу»), а навстречу им, демонстративно не спеша, с чувством большого достоинства поднялись: Вельзевул, имевший вид насмешливо-победительный, и Матвей — легкомысленно крутящий на указательном пальце цепочку с автомобильными ключами и никого не желающий видеть в упор. Тут уж обошлось без каких-либо поклонов-реверансов, хотя и вполне на уровне упрощенного дипломатического протокола (то есть прохладно, но без взаимных грозных выпадов, окриков и обнажения стволов).
А потом вся компания дедов с грохотом, с шарканьем и победными возгласами ввалилась в квартиру, сметя собою хозяина с порога его собственного дома. Напряжение боевой схватки слетело с них, жить им стало легко и хорошо, отпустило — они разом все сделались румяные, веселые, громогласные и дьявольски доброжелательные ко всему на свете.
— Какие тут у нас натюрморты зелененькие! — вскричал Вельзевул, едва только оказавшись в гостиной. — Где такие надыбали, Вадим Данилович?
Вадим молча показал ему фигу и спрятал пачку в задний карман джинсов (который с молнией). Шершней на столе уже не было. Словно их никогда и не было вовсе.
Но они — были.
— Как тебе мои питомцы? — продолжал Вельзевул, сбрасывая с себя куртку и швыряя ее в пространство. — Как тебе мои Vespa crabro? Произвели необходимое впечатление? Аятолла наш, я полагаю, в штаны надундолил? Очаровательные существа, не правда ли? У Брэма, между прочим, сказано: «Гнезда их достигают очень почтенных размеров — почти величины ведра». Но старина Брэм не видел нынешних шершней-мутантов!
Вадим хотел спросить его, где эти впечатляющие Vespa crabro отсиживаются в данный момент и не могут ли они пожаловать к нему, Вадиму, ночью, но Вельзевул его не слушал — с тем же азартом он уже рассказывал (всем желающим слушать и не желающим — тоже), как утром устроил Аятолле «маленький уютный балаганчик» с отборными мокрицами (Oniscus asellus) в главных ролях. И тоже мутантами, разумеется.
— …С мутантами получается лучше всего, они послушные, вялые, на все согласны, ты меня понимаешь?.. Тут уж он в портки точно надундолил! Гарантирую!.. Жалко, что никто этого не видел, но я и так знаю: надундо-олили его святейшество, надундолили от всей души!..
Конечно же, он был сегодня герой, наш Вельзевул — тощий, голенастый, костлявый Повелитель Мух, он же Рмоахал, он же Главатль, он же Тольтек — достойный наследник расы древних атлантов, силой слова и мысли повелевавших животными и растениями. Он нашел управу на непобедимого владыку. Он принудил его отказаться от злобных замыслов. Он заставил его надундолить в портки… Но слушали его все равно невнимательно, потому что он был — трепло. Его обнимали за костлявые плечи, похлопывали по сутулой спине, трепали ему и без того растрепанную гриву (желтую, как у льва), Матвей, расчувствовавшись, попытался его даже облобызать, но главным образом занимались все не Вельзевулом, а подготовкой пира победителей: откупоривали принесенное с собой пойло, раскладывали по тарелкам снедь, требовали у хозяина вилки-ложки… Они галдели и веселились — победители. Они ни черта не понимали, что произошло. Им казалось, что отныне все задачи благополучно разрешены и что именно они эти задачи разрешили.
И вообще все они сегодня были герои. Все как один. Они выследили Аятоллу и вели его по городу с самого утра. Герой-Матвей вцепился в его ослепительно белый «Мерседес», как бульдог в штанину, и не отпускал гада от себя ни на шаг — и это у него получалось вполне профессионально, если не считать случая на углу Московского и Фрунзе, где он, увлекшись преследованием, чуть не впилился юзом в белую роскошную корму, однако же Бог спас.
Герой-Андрей провел переговоры с противником на недосягаемой для обыкновенного человека дипломатической высоте: задавил гада личным превосходством и, вне всяких сомнений, перематерил матершинника Семена с его сраным пистолетом. А что касается героя-Юрки-Полиграфа, то он был как всегда точен, однозначен и чисто конкретен…
…За все эти подвиги было выпито с бурным энтузиазмом и даже с некоторой жадностью, вновь наполнено и вновь выпито же. В головах зашумело теперь уже и от спиртного тоже. Матвея потянуло спеть, и он незамедлительно спел — старинное, давно уж всеми позабытое и вышедшее из употребления, но вечно прекрасное:
По дороге в Бигл-Добл (по дороге в Бигл-Добл!),
Где растет тенистый топ'л…
И Вельзевул тотчас же подхватил («четвертым голосом»):
Шел веселый паренек, не жалел своих сапог,
Веткой вслед ему махал топ'л…
Выяснилось вдруг, что песню эту знают все, и все почему-то встали (со стаканами наизготовку), торжественно и разом, словно при исполнении любимого гимна.
Знал веселый паренек: ждет любимый городок,
Ждет его родной Бигл-Добл!..
…Что за чертовщина, думал Вадим, старательно выводя энергичные синкопы. Что это нас разобрало вдруг? Что за всеобщая, внезапная и взаимная любовь?.. Мысли у него цеплялись друг за друга и путались, превращаясь в «бороду», знакомую каждому рыболову. Из какой-то неожиданной петли вдруг выползло: «Эволюция уничтожает породившие ее причины…» Это надо было бы обдумать. А, впрочем, зачем? Может быть, наоборот, ничего не обдумывать, а лучше еще раз выпить… и потом снова налить. В конце концов, плевать мне на эволюцию. Вообще. Главное, что все мы здесь братья… и навсегда. «А где вы все были, когда я дристал от страха? — спросил он, сводя брови самым грозным образом. — Где? Неделю назад всего?..» И вдруг — словно просветление на «ас нашло…» И сразу же, строго: не надо так думать. Это дурно. Это недостойно. О друзьях так не думают. О братьях… Не суди, брат! (Это, кажется, Юрочка вмешивается, Полиграф.) А кто, собственно, судит? Я? И не думаю даже. Страшный суд. Районный. «Решение районного Страшного суда утверждено в городском Страшном суде и теперь будет опротестовано в Верховном Страшном суде»… О хищные жертвы века! В конце концов, все люди слабы. Все, совсем без исключения. И особенно слабы так называемые супермены: они не способны справиться с собой и отыгрываются на других. Тоже слабых… Как так — глупости? Хотя-а-а… А пусть даже и глупости. Между прочим сказано: хочешь, чтобы тебя услышали, говори глупости…
