Константин Брендючков - Последний ангел
В отделе, впрочем, все складывалось весьма благополучно, и вовсе не потому, что он «тащил его на себе», но участие в работе конструкторов давало ему хорошую разрядку. Ему удалось привить большинству инженеров вкус к работе, новаторской и углубленной, такой, которая доставляет радость самим процессом и становится внутренней потребностью человека.
— Есть люди, которые собирают марки, а то и спичечные коробки, — сказал ему как-то парторг. — Чушь собачья все эти хобби, они показывают только, что такой человек не нашел своего призвания, он и тычется во что попало, лишь бы создать видимость занятия. А у нас вон Погорельский уже пятое авторское свидетельство получил, — вот в этом можно почувствовать радость жизни…
«Да, уже и зима кончается, а я все это время так и не оформил даже ни одной заявки!» — отметил про себя Олег Петрович, но не огорчился, понимая, что от своего «ангельского хобби» ему не уйти, хотя оно порой тоже смахивает в его глазах на «чушь собачью», что ему с задачей обратной связи, может быть, не справиться, да и не очень ясно, следует ли тут чего-то ожидать от самого себя.
— Не хватало тебе еще заниматься медицинскими науками! — фыркала Афина Павловна, заставая его углубленным в посторонние, по ее мнению, книги. — Хочешь примерить на себя белый халат и врачебную шапочку? Не поздновато ли, да и зачем? Посмотри лучше, к лицу ли мне этот комбинезон. Сама сшила. С понедельника у меня начнется месяц работы на фрезерном станке. Скажи, берет мне надевать или кепку?..
Биология, однако, помогла Олегу Петровичу найти путь к решению очередной задачи. Каску энцефалографа он разбил на участки датчиков и на участки индукторов, разместив их согласно расположению соответствующих секторов головного мозга, а паутинные провода от тех и других подвел раздельно к приемной и выходной части «Шехерезады». Это была нелегкая работа, так как делать ее он мог только сам, без чьей-либо помощи, и она отняла у него чуть не всю зиму.
«Ну, — подумал он, надевая изготовленную наконец новую каску, — это тебе не Афинин берет, сейчас произойдет не изведанное никем. Если убьет — не жалко, пожил, записи в дневнике предостерегут других. А если сойду с ума? С мозгом не шутят!»
Напоследок он тщательно выравнял перед заранее укрепленным на пульте зеркалом каску по линиям лба и переносицы, словно по осям координат, и вспомнил, как Афина примеряла берет.
«Будем считать, что эта каска мне к лицу», — подумал он и нажал кнопку дистанционного управления.
Свет в помещении «Шехерезады» продолжал гореть, слышалось легкое гудение ее трансформаторов и отдаленный гул цехов вечерней смены, но вслед за нажатием кнопки сразу же возник еще другой свет и послышались иные звуки. Этот добавочный свет не создал никаких образов, а звук нельзя было определить. Казалось, что перед глазами появляются бесформенные всполохи, беспорядочно мечущиеся цвета и слышались плещущие, повизгивающие, а иногда журчащие тонкие или басовитые звуки.
«Остался жив, — механически установил Олег Петрович, а перед ним косо метнулись синеватые язычки. — И умом не тронулся, — с начинающейся радостью подумал он, — и язычки стали наливаться сиреневым цветом, а звуки сделались ровней. — Проверим все-таки, не разучился ли я соображать», — придирчиво продолжил он и стал припоминать математические формулы, потом начал читать стихи, перечислять фамилии сотрудников и названия городов в алфавитном порядке, а под конец тихонечко запел:
«Там, где багряное солнце встает, песню матрос об Амуре поет». Все вспоминалось легко и свободно, как и всегда, и каждой его мысли сопутствовало особенное световое, цветовое и звуковое сопровождение, — то узорчатое, как кружевное, то графическое, как фигуры Лиссажу, строгое и выверенное, или феерическое, словно в большом вращающемся калейдоскопе. Это был несомненный успех, хотя результат был совершенно неожиданным и несколько озадачивающим.
— Уж из-за одной только красоты всего этого стоило потрудиться! — не удержался от восклицания Олег Петрович, и перед ним вдруг возникли радужные кольца, которые подобно кольцам табачного дыма, ширились, удалялись и возникали вновь в сопровождении высоких, постепенно густеющих звуков. И все это он видел не глазами, а мозгом: закрыв глаза, он продолжал видеть то же самое, только без обстановки комнаты.
«Так вот же оно — зрение для слепых! — всплыла сразу практическая догадка. — Пусть они увидят хотя и не то, что их окружает, но все же нечто зримое, красивое, и это осчастливит тысячи несчастных. Ради одного этого стоило затратить целую жизнь!»
А цвета и звуки тут же отозвались на мысль затейливыми комбинациями, замелькали, вытянулись, поплыли.
Чуть не до полночи сидел Олег Петрович перед «Шехерезадой», вызывая мыслями прихотливую игру света и красок, даже не пытаясь искать в них закономерности, потом нажал кнопку «стоп», снял каску и бережно спрятал ее в своем кабинете в сейф. Уходя домой, он еще раз зашел в помещение компьютера и, прежде, чем погасить свет, нежно погладил машину по панели: «Умница моя, красавица! Прости, что тебя поругивал, спасибо, труженица, отдыхай, охлаждайся».
Несколько вечеров после этого он оставался на час-полтора у «Шехерезады», любуясь из-под каски феерией и размышляя, с какой стороны подойти к дальнейшим поискам, чтобы дисциплинировать безудержную пляску световых и звуковых впечатлений, внести в процесс движения образность и упорядоченность.
При этом у него была маленькая надежда, что некая закономерность таится в самом процессе, которую надо только уловить при наблюдении, что наконец машина как бы сама подскажет, как ее «настроить» или «подрегулировать», но ничего похожего уловить не смог. Возможно, ему надо было просто отвлечься от достигнутого результата, оторваться от чисто технической стороны задачи, перейти в другие области, а у него все связывалось с привычным миром формул и координат, среди которых он пытался найти материал для какого-то управляющего алгоритма.
Но в наш век слишком много надо знать для достижения значительного открытия, для объяснения его, и многие полагают, что такое не под силу одиночке, что только мощные коллективы способны на это. Олег Петрович сознавал или разделял это мнение, однако, для него помощь коллектива была исключена, а новый барьер на пути его поисков выглядел столь трудным, что преодоление его отодвигалось, кажется, на неопределенное будущее.
Однако на самом деле Олегу Петровичу была все же оказана помощь совсем иного рода. Однажды под утро он проснулся от чувствительного толчка в бок и, открыв глаза, увидел, что горит ночник, а сбоку сидит Афина и глядит на него злыми глазами.
