Брайан Стэблфорд - Город Солнца
— Если ты хочешь быть циником, то можешь сказать, что трудно испытывать добрые чувства к чужакам, напоминающим салями. Ты можешь сказать, что единственная причина, по которой наше отношение к категории «чужаков» является положительным и конструктивным — это та, что наши разведчики никогда ещё не находили ничего чужого, что представляло бы какую-либо опасность для нас. Ты можешь сказать, что это — совсем другое дело, поскольку оно, как кажется, представляет угрозу и никакие разговоры не устранят этой угрозы и не избавят от риска, если не попытаться уничтожить эту штуку.
— Если ты изберёшь эту линию, я скажу "о'кэй". В этом есть риск. Но это необходимый риск… не только здесь, но и везде и всегда. Это шанс, который мы должны испытать сейчас, и в следующий раз, и снова и снова. Как мы можем в действительности воспользоваться своей способностью путешествовать между звёзд, если не желаем идти на риск? Как мы можем сделать что-либо в жизни, если мы не готовы воспользоваться шансом? Жизнь и история — это всего лишь долгая череда азартных игр, а межзвёздные путешествия — самая азартная из всех. Нет смысла держать комитет ОН, который будет писать правила, которым должна подчиняться вселенная, чтобы позволить нам путешествовать в полной безопасности. Что пользы для ОН заявить: — Хорошо, мы отправляемся к звёздам, мы собираемся вывести человечество на просторы вселенной, но только если мы никогда не встретимся ни с чем, чего не в состоянии понять, только если мы никогда не встретимся ни с чем, с чем не в состоянии справиться, только если каждая странная раса, которую мы обнаружим, является полностью безвредной; мы завоюем галактику, но только, если это замечательная галактика, и только, если она ведёт себя как следует, и не подсунет ничего, чего наши лаборатории не могут проанализировать и уничтожить, и только, если она подчиняется закону посредственности, который гласит, что всё сущее должно быть в точности таким же, как здесь. Это не те понятия, при помощи которых мы можем сделать звёздные миры своими, Натан… и даже не верю, что это понятия, на которые мы должны надеяться.
— Ты напуган тем, что мы обнаружили здесь. Я тоже. Возможно, что это — дьявольский мир, совершенно захваченный чем-то злобным и неприемлемым для человечества. Возможно, что это — мир ведьм, нацеленный на уничтожение всего, что ему попадается. Возможно, что если мы не сожжём до последней унции всю живую ткань в этом мире, то потеряем всё, и дьявол будет править всем Мирозданьем. Это возможно, и нет абсолютно никакого способа для меня доказать тебе обратное. Я защищаю ведьм, и автоматически сам попадаю под подозрение. Я выступаю адвокатом дьявола и, следовательно, должно быть и сам подкуплен. Не может быть и никаких доказательств, поскольку обстоятелства отвергают любую возможность существования доказательств.
— Но ты не можешь присвоить себе такую ответственость, как тебе хотелось бы. Это не является подходящей политикой для жизни. Нет способа исключить малейший риск. Нельзя действовать по принципу, что лучше сжечь тысячи невинных душ, чем позволить спастись хоть одному пособнику дьвола. Это не правильно и не практично. Мы должны взглянуть в глаза нашим страхам и научиться жить с ними, Натан. Мы должны научиться контролировать наши ночные кошмары.
Во время всей моей тирады Натан стоял довольно безучастно. Он выслушивал каждое слово. Они входили в него, и не просто пролетали мимо. Но у него не дрогнул ни один мускул, и я знал, что он убеждает сам себя.
— Я всё это знаю, Алекс, — сказал он спокойно. — Здесь нет ничего нового. Здесь нет даже ничего существенного. Это всего лишь кусок работы комитета по общественным связям… пустая риторика. Я тоже так могу. Я буду это делать, почти точно так же, вернувшись домой. Я найду такие выражения, что завоюю девяносто процентов аудитории и заставлю их думать, как ты. Но общественое мнение похоже на собственность, Алекс… это только девять пунктов закона. Чтобы быть в состоянии провести в жизнь такое решение, как это — даже, если бы стоило пытаться его провести — у меня должно быть что-нибудь на продажу. Я знаю, что для тебя всё сказанное является важным. В качестве философии морали это, быть может, и обладает оромной ценностью. Но я говорю о политиках и о практическом убеждении.
— Конечно, мы должны взглянуть в глаза своим страхам. Безусловно, нельзя идти по жизни, направля ружьё на всё, что тебя пугает. Но ты говоришь это человеку, который напуган. Человеку с ружьём. Он не собирается быть убеждён, и не важно, на сколько ты прав. Ты должен дать ему что-то другое. Ты должен долбануть его по голове чем-то таким же твёрдым. Я напуган, Алекс. Я играю роль человека с ружьём. И я опасаюсь, что тебе прийдётся показать мне нечто, что проникнет сквозь твёрдый череп. Тебе прийдётся убедить меня, что я могу взять на Землю и в кабинеты ОН то, что ты даёшь мне… и тебе прийдётся убедить меня, что ты будешь работать там, где вся моральная философия мира не победит синяк под глазом.
Я опустился на колени и достал кое-что из ранца. Это была маленькая пластиковая пиала — пробирка для образцов, которая находилась в кармашке рюкзака, который Карен захватила с собой, когда мы покидали корабль. Теперь она содержала тягучую жидкость мутноватого молочного цвета, напоминающую разжиженную овсянку.
Я поднял её так, чтобы она попала в луч света.
— Что это? — Спросил он.
— Сыворотка правды, — ответил я ему.
— Ну и что?
— Теперь я на Земле, — сказал я. — И я говорю о практичных вещах. Какая единственая сила, которая всегда гарантирует победу над страхом даже в самом осторожном разуме в мире?
— Алчность, — сказал он.
Я знал, что он поймёт сходу.
— Но нельзя спасти ситуацию подобным образом, — продолжил он. Даже, если бы мы отчаянно нуждались в сыворотке правды, больше, чем в чём либо другом во вселеной, нет способа наложить выкуп на этот мир из-за его слабого торгового потенциала. Ты знаешь так же хорошо, как и я, что ты просто не сможешь перебросить ресурсы через межзвёздные расстояния. Нет способа сделать это экономически выгодным. Ни для сыворотки правды… ни для чего-либо другого.
— А как насчёт эликсира жизни? — Спросил я.
— У них есть эликсир жизни?
— Нет, — сказал я. — Пока нет.
А затем до него дошло. У него оказалась несколько замедленная реакция. У меня она была даже более медленой… но у меня не было преимущества столь прямой подсказки.
— Можно заниматься межзвёздной тоговлей, — сказал я, желая сказать это раньше, чем он вникнет и присвоит все мои мысли. — Мы уже делаем это. «Дедал» доставляет помощь в колонии. Но это не материальная помощь. Всё это помещается в голове, плюс некоторые дополнительные возможности, предоставляемые лабораторией. Одной из вещей, которой можно обмениваться, являются знания… самое главное богатство. Ни одна из других колоний не располагает ими, и нельзя ожидать, что разовьёт что-либо стоящее экспортирования ещё сотни лет. Все они живут наследством Земли и не станут серьёзно заниматься изысканиями до тех пор, пока пользуются этим наследством для трансформирования своего окружения. Но Аркадия — другое дело. Аркадия уже в стадии новых открытий… целого нового класса открытий. У них имеются возможности, которых у нас никогда не было, поскольку они существа не того же вида, что и мы. Они вряд ли добъются многого в физике и неорганической химии — может быть в течение дллительного времени, а может быть и никогда. Но в биохимии и психохимии они обладают возможностями для экспериментирования, которых у нас никогда не было. Это всего лишь сыворотка правды. И мы уже имеем средства достичь, или по крайней мере приблизится, к правде… и возможно кто-то вскоре и натолкнулся бы на неё. Сама по себе она не слишком важна. Она не многого стоит с точки зрения пропаганды и проникновения сквозь твёрдый череп.
