Роберт Хайнлайн - Миры Роберта Хайнлайна. Книга 10
Дьюк фыркнул.
— Джубал, вы же не верите в эту чепуху насчет привидений. Это всего лишь людоедство, сдобренное предрассудками.
— Знаешь, я бы так далеко не заходил. Мне тоже было бы нелегко проглотить этих Старейших. Но Майк говорит о них так, как мы говорим о прошедшем четверге. Что же касается прочего, то… Дьюк, ты к какой церкви принадлежишь? — Дьюк ответил, и Джубал продолжал: — Я так и думал. В Канзасе большинство принадлежит или к ней, или к другой, столь похожей, что разница между ними лишь в названии. Скажи, как ты чувствуешь себя, когда принимаешь участие в символическом каннибализме, играющем такую важную роль в обрядах твоей церкви?
Дьюк недоумевающе уставился на Джубала.
— Что вы имеете в виду?
Джубал ответил ему невинно:
— Ты был прихожанином или только ходил в воскресную школу?
— Что? Ну, разумеется, я был прихожанином. И остаюсь им, хотя в церкви бываю редко.
— Я подумал, что ты, возможно, не удостоился такой чести. Ладно, ты догадаешься, о чем я говорю, если немного подумаешь. — Джубал встал. — Я не стану спорить с тобой о разнице в формах одного или другого ритуального каннибализма. Дьюк, у меня больше нет времени выбивать из тебя эти суеверия и предрассудки. Ты увольняешься? Если да, я лучше сам выведу тебя за ворота. Или хочешь остаться? Остаться и есть вместе с нами, которые людоеды?
Дьюк наморщил лоб.
— Думаю остаться.
— Я умываю руки. Фильмы ты видел. Если у тебя хватит сообразительности разобраться что к чему, ты поймешь, как опасен может быть этот человек-марсианин.
Дьюк кивнул.
— Я не настолько глуп, как вы думаете, Джубал. Но я не позволю Майку выгнать меня отсюда… Вы говорите, что он опасен. Но я не собираюсь гладить его против шерсти. Знаете, Джубал, этот малыш мне ведь во многих отношениях нравится.
— Ммм… И все равно, ты его недооцениваешь, Дьюк. Слушай, если ты испытываешь к нему дружеские чувства, то предложи ему стакан воды. Понял? Стань ему братом по воде.
— Хм… Я подумаю.
— Только, Дьюк, не вздумай его обманывать. Если Майк примет твое предложение, он отнесется к этому с величайшей ответственностью. Он будет верить тебе беспредельно, невзирая ни на что. Поэтому не делай этого, если ты не готов верить ему так же, как он тебе, и стоять за него, как бы плохо ни повернулось дело. Или все — или ничего.
— Это я понял. Вот почему я сказал — подумаю.
— О'кей. Только думай не слишком долго. Полагаю, что события не заставят себя ждать.
Глава 14
В Лапуте, если верить Лэмюэлю Гулливеру, ни одна более или менее значительная личность не слушала и не говорила без «клайменоле», или в переводе «хлопальщика», — слуги, чья обязанность заключалась в том, чтобы хлопать по губам и ушам хозяина свиным пузырем в том случае, когда, по мнению слуги, хозяину полагалось слушать или отвечать. Без решения хлопальщика разговаривать с лапутянами правящего класса было просто невозможно.
На Марсе хлопальщики неизвестны. У марсианских Старейших потребность в них столь же мала, как у змеи в туфлях. Марсиане, живущие во плоти, могли бы ими пользоваться, но не делают этого, так как подобная концепция противоречит их образу жизни.
Марсианин, которому хочется на несколько минут или лет погрузиться в самосозерцание, просто погружается в него — и вся недолга. Друзья, которым не терпится с ним побеседовать, должны ждать. Поскольку впереди лежит вечность, причин торопиться нет, и само понятие «торопливость» в словаре марсиан аналога не имеет. «Скорость», «быстрота», «ускорение», «убыстрение» — эти и другие абстракции, имеющие отношение к структуре Вечности, конечно, есть в марсианской математике, но они неприменимы в эмоциональной сфере марсиан.
В противоположность этому, стремительный поток людского бытия брал свой исток не в математических абстракциях времени и пространства, а в неистовой настырности, определяемой сексуальной биполярностью.
На Земле система хлопальщиков развивалась медленно. Было время, когда любой суверен вершил собственный открытый суд, так что нижестоящие могли явиться пред его очи без всяких посредников. Следы этой системы сохранились и много времени спустя после того, как короли стали редкостью. Англичанин мог заорать «караул!» (хоть делалось это не так уж часто), и самые важные городские шишки открывали свои двери для какого-нибудь отставного танцора или метельщика улиц вплоть до двадцатого века. Остатки этого пережитка можно встретить и в первой и девятой поправках Конституции США, хотя в дальнейшем они были отменены соответствующими статьями Конституции Мировой Федерации.
К тому времени, когда «Победитель» вернулся с Марса, принцип свободного доступа к суверену был мертв повсюду, какова бы ни была номинальная форма правления; значение той или иной персоны определялось числом хлопальщиков, отделявших его от толпы. Их называли помощниками, личными секретарями, столоначальниками, ответственными чиновниками и тому подобными именами, но все они были хлопальщиками, ибо каждый имел право накладывать вето на всякую попытку со стороны связаться с его боссом.
Эта сеть официальных хлопальщиков дополнилась множеством лиц неофициальных, которые хлопали по ушам и губам Великого Человека без разрешения официальных хлопальщиков, используя для этого социальные контакты, черные ходы или телефонные номера, не числящиеся в телефонных справочниках. Этих неофициальных лиц звали «компаньоны по гольфу», «теневой кабинет», «лоббисты», «уважаемые государственные деятели», «пятипроцентники»[18] и так далее. Эти неофициальные лица создавали собственные сети до тех пор, пока до них не стало так же трудно добраться, как и до самого Великого Человека, и тогда неизвестно откуда появились неофициальные лица второго порядка, изображавшие хлопальщиков для неофициальных лиц первого порядка. Имея во главе персону высшей важности, лабиринт неофициальных хлопальщиков стал столь же сложным, как и официальные фаланги, обслуживающие персону просто важную.
Доктор Джубал — почти профессиональный клоун, любитель в подрывании устоев и тунеядец по выбору образа жизни, отличался почти марсианским отношением к торопливости. Зная, что срок его жизни краток, и не обладая ни марсианской, ни канзасской верой в бессмертие души, он решил, что будет относиться к каждой краткой минуте жизни как к Вечности — без страха, без надежды, но со страстностью сибарита. Для этой цели ему требовалось нечто большее, чем бочка Диогена, но и нечто меньшее, нежели купол дворца Кубла-хана. Его поместье отличалось скромностью — всего несколько акров, огороженных от непрошенных гостей колючей проволокой под током, дом из четырнадцати комнат или около того, с секретарями и прочими современными удобствами. Поддерживая это скромное гнездышко и немногочисленный штат слуг, он старался прилагать минимум сил и получать максимальную отдачу, считая, что быть богатым проще, нежели бедным (а Харшоу хотел жить в ленивой роскоши, делая лишь то, что интересовало его самого).
