Василий Криптонов - Ты можешь идти один
— Не понимаю тебя…
— Я разобью окно, но это будет единственный раз, когда я смогу сделать нечто подобное. Твоя задача — запомнить все, что ты услышишь здесь. Все до последнего слова. После того, как окно разобьется, ты сможешь задать мне три вопроса. Только три! Обдумай их хорошенько! После этого прошлое останется в прошлом, а мы с тобой шагнем в будущее.
— Куда мы едем? — крикнул я. В душу закрался страх. Слишком уж темно за окном. Слишком странные слова говорит Брик.
— Куда стремится гайка?
— Скажи нормально! Куда едет этот поезд?
— Куда хочет улететь гайка?
— Твою мать!
Я вскочил, сжав кулаки. Бросился к двери, но она оказалась заперта. Я несколько раз ударил по ней ногой, но полированное дерево не дрогнуло.
— В этот раз я направлю движение гайки, — спокойно продолжал Брик. — Потому что она очень мне дорога. Вот так бывает, Дима. Можно и к гайке привязаться. Даже полюбить ее. Глупо, да?
Я не успел ответить. Нить лопнула. Стремительной молнией сверкнула гайка. Послышался звон, и стекло осыпалось мириадами осколков. В купе рванулся холод и стук колес, ставший гораздо громче. Где мы едем? Почему так холодно? Ведь еще только сентябрь!
Я поежился. Ледяной ветер быстро охладил мой пыл.
— Три вопроса, — напомнил Брик. — Не трать их на пустоту. Узнай то, что важно.
Не хотелось думать. Слишком уж холодно. Все мысли только о том, как бы законопатить окно, вернуть теплоту и уют.
— Времени мало, Дима, — поторопил меня Брик. — Я готов выслушать первый вопрос.
Что-то вспыхнуло у меня в голове. Как я мог забыть?! Что ж, ответь мне, проклятый Исследователь!
— Зачем ты переспал с Машей?
Мне стало больно, когда прозвучал этот вопрос. Я снова вспомнил ту ночь, ту боль и то отчаяние.
— Несколько причин. — Брик смотрел мне в глаза. — Первая: я хотел получить этот опыт. Такова моя природа, я все исследую. Вторая причина — этого хотела Маша. Не могу сказать, чтобы она отдавала себе отчет в этом. Но ее желание было очевидным.
Он замолчал. Я дрожал, обняв себя за плечи.
— А третья? Ты сказал: «несколько причин». «Несколько» — это больше, чем две.
Брик потупил взгляд.
— Третья причина — искупление грехов, — негромко сказал он. — Я украл жизнь у Бориса Брика. Бесследно для него это не пройдет. Умрет он, или сойдет с ума — я не знаю. Одно совершенно точно: как только я уйду, Борис лишится возможности жить и радоваться жизни. У него не будет ничего: ни смеха, ни любви, ни первого поцелуя, ни первой женщины. Я хотел дать ему то, что так важно для людей. Думаю, что поступил верно.
Я не знал, как отреагировать на слова Брика, а потому молчал. Сам же Маленький Принц, подняв на меня взгляд, добавил:
— Я понимаю теперь твои чувства. И прошу прощения за содеянное. Я виноват перед тобой, и теперь заглаживаю свою вину.
— Ты можешь сделать что-нибудь с этим холодом? — спросил я. Холод мешал даже злиться и скорбеть.
— Таков твой второй вопрос? Он опрометчив.
— Блин… Хорошо! Вопрос, вопрос… Скажи все-таки, куда мы едем?
Борис вздохнул и отвернулся. Очевидно, я не смог угадать нужный вопрос.
— Мы едем к свету, — сказал он. — Путь наш пролегает через тьму.
Что-то изменилось. Ветер стал еще холоднее. Я почувствовал, как онемели губы, как на ресницах появился иней. А за окном просветлело. Я видел Жанну, стоящую на столике, с лицом, обращенным к небу.
— Я — твоя Звездочка! — крикнула она. — Спустилась к тебе с неба!
Она исчезла, оставшись сзади. А поезд несся вперед. Вот за окном появилась моя комната, женщина в белом халате, мама, отец… Они все стояли там, снаружи, и смотрели на меня.
— Есть ли шанс? — спросил я, еле двигая замерзшими глазами.
— Она ведь жива! — улыбнулся Брик.
Он встал, и лампочка в купе с треском лопнула. Осколки посыпались на мои голову и плечи.
— Найди меня, — сказал Брик, растворяясь во тьме.
* * *Холод сменился теплом. Даже жарой. Я был закутан в толстенное ватное одеяло. Первая мысль, посетившая меня при пробуждении, была такой: «Хочу в душ!» Ощущение мокрого от пота тела было нестерпимым.
— Зачем вы его так закутали? — послышался незнакомый голос. Я увидел полную женщину в белом халате. Машинально отметил ее короткую стрижку и огромные очки в роговой оправе.
— Он же болеет! — всхлипнула мама.
— Но не переохлаждением же, право слово! Уберите одеяло, вы его убьете так!
— Знаете, что? — Мама начала шипеть от гнева. — Вы мне не указывайте, что с сыном делать! Жар костей не ломит.
— А осматривать мне его как прикажете?
— А что его осматривать? Вы его неделю уже осматриваете! Лечите!
Я потянулся, высвобождаясь из жарких пут.
— Дима? Проснулся? — подал голос отец, сидящий тут же, в сопровождении своей неизменной бутылки пива.
— Да где проснулся-то? — Мама начала плакать. — Опять, наверное, в туалет и обратно. А может, проголодался. Будешь кушать, Димочка?
— Я хочу в душ, — сказал я. — И пить. И выбросить это одеяло.
После секундной паузы мама сорвалась с места, закричала в голос и стиснула меня, скользкого от пота, в объятиях. Она целовала меня так усердно, что я ни слова не мог сказать.
— Говорил же, оклемается! — сказал папа довольным тоном. — Отпусти парня, мать. Задушишь ведь!
Но сцена радостного воссоединения продолжалась еще минут пять, не меньше. Потом женщина-врач меня осмотрела, послушала сердце, постучала молотком по коленям, помигала фонариком перед глазами.
— Как будто все в норме, — сказала она. — Скорее всего, сказался стресс. У старшеклассников такое бывает. Сложный возраст.
Наконец, я дорвался до душа. Посмотрел на себя в зеркало. Бледное лицо, круги под глазами. Страх, да и только. Покончив с гигиеной, я вышел из ванной, надеясь узнать о причинах столь пристального внимания к моей персоне.
Мама ничего не смогла объяснить. Только рыдала, хватала меня за руки и целовала. Тогда я обратился к отцу.
— Перепугал ты нас, Димка, слов нет! — сказал папа, не отрывая взгляда от телевизора. — После этого вашего бала пришел домой, лег спать, да так и не проснулся.
— В смысле? — удивился я и посмотрел на настольные часы. — Три часа… Ну да, поздно встал, конечно, но врача-то зачем? А одеяло?
Папа соизволил на меня посмотреть.
— Сегодня четверг, сыночка. Ты пять дней дрыхнуть изволил. Неужто эта Жанна тебя так умотала?
Иногда кажется, что физические страдания — это благословление божье. Когда нам больно, холодно или жарко, то все мысли собираются в хоровод вокруг источника дискомфорта. Все просто: боль равна страданию. Избавься от боли, и все будет хорошо. Когда же неудобство уходит, некоторое время мы испытываем счастье. Но вот эйфория исчезает, и мы вновь остаемся наедине с собой. Со всеми своими несчастьями.
