Сборник - Фантастика 1972
– Вы спросите: а что же я сам, разве не смогу? Ведь соавтор. Знаете, сейчас мне кажется, что не осилю. Не того я полета птица… Шур Шурычу было хорошо со мной работать: я умел конкретизировать, воплощать в текст и уравнения его идеи, подчас очень смутные и странные, был честным и дельным оппонентом при обсуждении этих идей. Но идеи-то все-таки были его…
Они уже въехали в город. Теперь машина, сдерживаемая светофорами, шла медленно и неровно.
– И вот, знаете, при всем том я испытываю еще одно странное чувство, думая о смерти Тураева, - задумчиво, будто даже и не Коломийцу, а себе, промолвил Загурсний. - Смирение, что ли? Неспроста мне на ум приходят ранние кончины людей гениальных, от Моцарта до Галуа. Ведь не в том, в конце концов, дело, что одни из нш: были музыканты, другие поэты, третьи и вовсе математики. Это частности, суть же в том, что они, каждый на свой манер, приближались к глубокому пониманию мира и себя - куда более глубокому, чем прочие люди. Настолько, может быть, глубокому, что это выше возможностей человека… Вот и с Шур Шурычем мне почему-то представляется, будто это закономерно, что он умер внезапно именно сейчас, когда подбирался к самой сокровенной тайне материи… что так и должно быть. Странная мысль, а? Но ведь… понимаете, исследуя природу, мы обычно разумеем под ней всякие там твердые тела, частицы, звезды - объекты вне нас. Но ведь материя - это и мы сами. Мы тоже существуем во времени - и не знаем, в чем существуем, не понимаем времени. Может, здесь действительно предел познания мира и себя, который нам не дано превзойти? Или иначе: дано, но, превзойдя его, нельзя жить?… Уф-ф!… - Загурский поднял руки, будто сдаваясь. - Наговорил я вам - у самого голова кругом пошла. Не принимайте все это всерьез, Станислав Федорович, это от расстроенных чувств.
Он наклонился к водителю:
– Сверните, пожалуйста, влево, на Пролетарскую. Дом пятнадцать, здесь рядом.
У дома довоенной архитектуры, балконы которого были почти сплошь закрыты диким виноградом, Загурский распрощался, поблагодарил, вышел из машины и вошел в подъезд.
“Хороший дядька какой, - тепло подумал о нем Коломиец, когда машина отъехала. - Простой, и не подумаешь, что член-корреспондент, ученое светило, теперь почти директор института. А я его мечтал со зла перекрестным допросом мытарить…”
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
– Вы меня сначала обилетьте, а потом оскорбляйте!
– А раз вы не обилечены, то платите штраф!
Разговор в троллейбусеНа следующее утро Мельник, выслушав отчет младшего следователя Коломийца, неожиданно учинил ему оглушительный разнос.
– Значит, так просто и отдал эти бумаги? - начал он спокойно, только брови Матвея Аполлоновича зловеще изогнулись, делая его похожим на белобрысого Мефистофеля. - Ну, пан Стась, не ждал!… Ты хоть сам прочел их?
– М-м… Проглядел мельком, вроде ничего нет…
– Та-ак… нет, вы слышите? - Мельник драматически повернулся к сотрудникам, и те разом осуждающе взглянули на Стася. - Пришел, увидел - победил! Так, значит? Кай Юлий Коломиец!
– Да ничего там не было, научные записи! - отбивался Кай Юлий.
– Конечно! И в бумагах ниче, го не было, и в стаканах… Это ж надо - так стаканы прозевать! Ведь сразу надо было их изъять, это азбука следствия - так, значит, это самое! Научные записи… Это Загурский тебе сказал, что научные записи, заинтересованное лицо, так, значит! Сам ты этого не знаешь. Нет, я на вас удивляюсь, Станислав Федорович, товарищ Коломиец, я очень удивляюсь: чему вас в институте учили?! Ведь читали же вам в курсах криминалистики: все, что произошло в моменты, непосредственно предшествовавшие преступлению, равно как и все находящееся в непосредственной близости от ме! ста преступления… так, значит, это самое! - Голос Матвея Аполлоновича нарастал крещендо. -…Особенно предметы, хранящие следы личности потерпевшего или преступника, так, значит, - все это может иметь чрезвычайную важность для раскрытия такового! Все - в том числе и бумаги с записями покойного! Там одна какая-то строчка может пролить свет…
– Да какового такового!!! Нет там никакого преступления! Вы ж сами вчера говорили…
– Что я говорил?! Кто из нас был на месте происшествия - вы или я, так, значит, это самое! И что это за манера прятаться за мнение начальства, что за стремление к угодничеству? От вас, как и от любого представителя правосудия и закона, требуется принципиальность, твердость и самостоятельность - так значит, это самое! - Казалось уже, что Матвей Аполлонович не сидит за столом, а стоит за трибуной в заснеженной ночной степи, и вокруг него свищут пули басмачей и рецидивистов. - Странные у нынешнего молодого поколения взгляды: требуют принципиальности от других, а вот сами… так, значит!
Он помолчал, чтобы успокоиться, а затем продолжал:
– Конечно, если собирать улики так, как вы, товарищ Коломиец, собирали там бумаги и стаканы, то их никогда и не будет. Нет, я, конечно, не утверждаю, что совершено преступление, что смерть была насильственная, все такое, - но ведь неясно пока, что и как, так, значит! Странно все-таки помер академик в полном расцвете сил. Вот ты говорил (то, что Мельник перешел на “ты” по отношению к подчиненному, свидетельствовало, что гроза миновала), что Загурский назвал покойного Тураева “Моцартом теоретической физики” - так, значит? А в таком случае сам-то Загурский уяс не Сальери ли?
Матвей Аполлонович значительно взглянул на Шандыбу и Канцелярова. Те, в свою очередь, со значением переглянулись: “Наш-то Мельник-то - ого-го!…”
– Вскрытие уже было? Где акт?
– Не было еще вскрытия, - угрюмо ответил Стась. - Главный медэксперт по вызову уехал в район, сегодня вернется. Приказал без него не вскрывать.
– Правильно, чувствует ответственность Евдоким Николаевич. А ты не прочувствовал, не проникся - так, значит! И схалтурил… Ну ладно: со стаканами ничего уже не исправишь. А бумаги, пан Стась, до 13.00 должны быть здесь. Найди пана Загурского, извинись и отними. Ознакомимся, снимем копию и вернем, пусть хоть в рамочку вставляет - так, значит? Усвоили, младший следователь Коломиец?
– Да.
– Исполняйте. Ух, молодежь нынче пошла! Р-р-разгильдяи!…
У Стася после этого разговора горело лицо и тряслись руки; курить хотелось просто невыносимо.
“Затянуться дымком… думать ни о чем другом не могу. Главное: за что? Вчера же он сам меня посылал так, для соблюдения приличий”.
…В наше время быстрого обмена информацией события развиваются стремительно и соответственно этому стремительно изменяются их оценки. И когда, идя на работу сегодня утром, Матвей Аполлонович увидел в газетах - да не в местных, а в центральных - некролог А. А. Тураева (с портретом), да еще увидел, какие подписи стоят под этим некрологом, он крепко призадумался.
