Альтер эво - Иванова Анастасия

Вот уж кто точно не стал бы по нескольку дней кряду терзаться вопросом, правильное ли решение принял и не надо ли перерешать все по-другому, а потом снова перерешать, и так до бесконечности, думает Майя. Вот уж кто точно прыгнул бы на той тарзанке с первого раза.

Сидя за крошечным кухонным столиком, Давид набирает номер и подносит смарт к уху, одновременно мотая головой в сторону чашек, чтобы гостья не забывала угощаться. После «здорово» он произносит в трубку несколько слов, которые по отдельности еще более-менее понятны, но в общей связке звучат для Майи совершенно бессмысленно. Весь разговор длится минуты три, после чего Давид аккуратно кладет мобильник рядом на стол, меняя его на кружку с красными коровами.

– Итак, – по-прежнему дружелюбно говорит он, отхлебнув растворимого гранулированного чего-то, чему приличные люди постеснялись бы присвоить имя достойного напитка. – Как ты поняла, я рассчитывал пройти легким путем, но не вышло. Поэтому сейчас мы с тобой отправимся, предупреждаю заранее, в плохое место. И к неприятным людям. Это я снова намекаю, что отказаться еще не поздно.

Майю накрывает волна признательности и облегчения. Он не передумал – даже получив отлуп. Пряча глаза, она смотрит на свою кружку с голубыми и желтенькими пасхальными кроликами.

– Я так, для проформы, – слышит она безмятежный голос Давида. – В общем-то, я догадываюсь, что барышня, наученная бабушкой грамотно выполнять удушающий, так просто от своего не отступит.

Поделать тут ничего нельзя: Майя опять улыбается.

Через несколько минут они собираются и выходят на улицу.

На этот раз Давид ведет ее к остановке, отмеченной косоватым столбиком с табличкой, на которой полузатертые цифры и буквы. Идти довольно долго, зато в награду они оказываются на оживленной улице: здесь снуют машины, и это явно не «Фиксы», все разномастные. Желтые листья здесь почти полностью облетели. Небо затягивают тучи. Пешеходы куда-то поспешают, Майя видит напротив остановки стеклянную дверь с вывеской и не сразу понимает, что́ это. А это явно не что иное, как полноконтактный продуктовый магазин – такой, где надо давать деньги живым людям и в обмен получать покупки из их рук. Винтажная концепция реализована еще кое-где в молле, но лишь в порядке забавной фишки, и продается в таких точках какая-то смешная ерунда вроде суперкислой жвачки или пластырей с мультяшными героями, а никак не картошка с капустой, как здесь.

К остановке, погромыхивая, приближается нечто, название чего Майя не может вспомнить – это не автобус, точно, но и не маленький жучок, а что-то гибридное. Давид мягко, но решительно проталкивает ее внутрь, расплачивается с водителем, и следующие двадцать минут Майина попа отмечает каждую рытвину дорожного покрытия, поскольку амортизацией создатели гибрида особо не заморачивались.

Давид кивает ей, они вылезают из транспорта. Начинается дождь. И Майя сразу понимает, что плохое место – это вот это вот самое, прямо туточки оно.

Вопреки ожиданиям, вызревшим у нее за время поездки, район, где они теперь оказались, – это отнюдь не трущобы, не гетто и вообще никакого рода не дно. На самом деле здесь даже под дождем куда симпатичнее, чем среди чаг-коробок, в которых живут Давид и Лёха. Сейчас они с Давидом стоят в начале узенькой улицы, с обеих сторон которой тянутся выполненные в разном дизайне, но одинаково высокие и непроглядные ограждения. На ближайшем к Майе прибита новенькая табличка с надписью в стиле парижских знаков: «ул. Васильковая».

Ну точно, самая клоака.

За ограждениями высятся, очевидно, частные дома. Некоторые, насколько Майе видно над заборами, очень даже ничего – вон там вон, должно быть, что-то типа швейцарского шале. Чуть подальше высится замок из долины Луары, а напротив, через улицу, виднеются скандинавские плоские крыши из передачи про горнолыжные курорты. Последние сомнения развеяны: нормальные люди не станут жить в таком месте – в непокрытом-то районе.

Тем не менее Давид накидывает капюшон и, как ни в чем не бывало, шагает вперед с таким видом, словно был тут уже сто раз. Они проходят до половины коротенькую Васильковую улицу, сворачивают на Рябиновую (здесь за всеми заборами густо-густо растут почему-то не рябины, а вовсе даже сосны) и доходят по ней до тупика. Улица заканчивается перед изящной оградой из тонких железных прутьев. Майя может различить место, где раньше висела, но теперь почему-то нет, табличка.

Ограда щетинится обилием высоких прутьев с насаженными на них камерами. Давид на миг поднимает лицо к ближайшей парочке, потом спокойно толкает легкую калитку для пешеходов.

Участок – сплошь каменная мостовая, ровный газон, пусть уже и песочно-желтый, аккуратные клумбы и пирамидки кипарисов. Посреди всего этого стоит массивное здание из красного кирпича – прям-таки настоящий средневековый замок. Острые скаты крыши и стрельчатые окна упорно пытаются о чем-то напомнить Майе, и, наконец, ее осеняет:

– Это что, церковь?

– Не совсем. – Давид по-прежнему выглядит абсолютно расслабленным, и тон у него дружелюбный, но в голосе появилась какая-то новая сосредоточенность. – Когда-то здесь помещалась штаб-квартира благотворительной организации, которой управляла евангелическо-лютеранская община.

Майя совсем не уверена, что хочет слышать ответ, но все же спрашивает:

– А что здесь помещается теперь?

Они уже стоят на ступеньках крыльца, перед высокими узкими дверями. Толстое дерево, окованное металлическими полосами с заклепками. Красиво.

Давид поворачивает к ней голову и, помедлив, пожимает плечами.

Через миг дверь открывается. Человек, который стоит в проеме, распахивает руки, как бы готовясь к радушным объятиям, что с учетом ширины дверного проема смотрится странновато:

– Брат Давид! Говорил же я, ты вернешься!

Давид проходит в стрельчатые врата первым, и они с человеком якобы обнимаются. Якобы – потому что по факту человек хлопает Давида по спине, а Давид вроде как терпит. Встречающий немного постарше и немного повыше, но не в такой хорошей форме – это видно даже под мешковатой толстовкой с эмблемой чего-то спортивного, имеющего отношение к мячам, – а еще с бритой головой, татуированными руками и шеей и, как подозревает Майя, глядя на мощные надбровные дуги и челюсть, не слишком высоким коэффициентом эмоционального интеллекта.

– Оскар, – произносит Давид, то ли здороваясь, то ли знакомя Майю.

– Да-да, сколько воды утекло, верно? – Не обращая на нее внимания, Оскар обхватывает Давида лапой за плечи и идет с ним вместе к лестнице с черными чугунными перилами, ведущей наверх. – А ребята почти все сейчас в молельне. Пойдем, поздороваешься? Собрание минут через десять закончится.

– В другой раз, пожалуй, – ровным тоном отвечает Давид. – Извини, мы торопимся.

Оскару это не нравится: он поджимает губы и слегка поднимает брови, и тогда Давид прибавляет:

– Не хочу заставлять его ждать.

– Верные твои слова, – вздыхает Оскар и начинает подъем по лестнице вперед них.

Оказавшись за его спиной, Майя вопросительно глядит на Давида, но тот по-прежнему сосредоточен на чем-то и лишь мотает головой, стискивая губы – мол, лучше помалкивай. А то она сама не догадалась бы.

Они одолевают всего один, но высокий, пролет и оказываются в широком коридоре. Боковые двери Оскара не интересуют – он шествует прямиком к той, что напротив лестницы, в торце здания. Стены внутри оштукатурены и выкрашены в ровный белый цвет – без рельефа, без каких-либо украшательств, даже без картин. Символ чистоты?

В конце коридора Оскар останавливается, почтительно стучит, выжидает четыре секунды и распахивает дверь. Давид и Майя заходят в кабинет средних размеров, в котором явно солирует стол – массивный и блестящий, как концертный рояль. Помимо стола, здесь имеются стеллажи с книгами и папками-регистраторами, несколько стульев «не расслабляйся», два вопиющих сейфа и два высоких, в потолок, глухих шкафа в тон стола, а также человек.