В. Бирюк - Рацухизация
«Если женщина идет с опущенной головой — у нее есть любовник! Если женщина идет с гордо поднятой головой — у нее есть любовник! Если женщина держит голову прямо — у нее есть любовник! И вообще — если у женщины есть голова, то у нее есть любовник!».
При всём моём уважении к Фаине Раневской — увы. Её мудрость не учитывает фактор времени. Последняя фраза должна быть: «… был, есть или будет…». Или — «и»?
Вот — голова есть, и она горда поднята. А любовника — нет. Но это вопрос времени.
Пауза, наполненная моими размышлениями о преувеличенной роли статических состояний в жизни индивидуума в ущерб понимания важности динамики процессов, добавила краски в румянец Агафьи. Нервно взмахивая ломтиком сала, зажатым в руке, она начала заранее оправдываться:
– Ты не подумай! Я никому дорогу не перешла! Елицу — ты отправил, Трифа — у себя плачет, Цыба твоя — ещё на покосе. А ты тут один. Одинёшенек. Тебе, поди, грустно-то…
Сразу видно интеллигентного человека: прежде всего, думает о том, чтобы не причинить неудобства другим людям. Чем и отличается от патриота и коммуниста:
«Есть традиция добрая в комсомольской семье:
Раньше думай о Родине, а потом о себе»
О людях… пропускаем.
Я с улыбкой разглядывал свою холопку-интеллигентку пунцового окраса. Тут нервы у неё не выдержали, она взвыла рыдательно, вскочила, чуть не перевернув поднос и, размахивая этим идиотским куском сала, будто собралась утирать им слёзы, кинулась к двери.
– Стоять!
Ваня, не надо иллюзий: ты, конечно, «Зверь Лютый» — самый страшный и самый главный, но женщинам, в момент начала их рыданий, глубоко плевать на любые подаваемые команды.
Чем хорош князь-волк? — Он большой. В смысле — массивный. В смысле — его хрен сдвинешь. Закон сохранения импульса — от него никуда. Гапа, распахнула дверь, с разгону вылетела в сени, и с той же скоростью влетела обратно. Поскольку живые тела — упругие. Хотя, конечно, часть энергии потрачена на деформацию. Конкретно — на сминание шерсти.
Курт, конечно, собака. Не в смысле видовой принадлежности, а что подслушивал. А теперь растерянно смотрит на нас. Он всех своих знает и не понимает: то ли рвать Гапу, то ли тут новые игры хомосапиенские происходят? Поиграем или убивать будем?
– Курт, место. Гапа, ну что ж ты такая нервная? Давай, вставай.
Я закрыл дверь перед носом крайне заинтересованного князь-волка. Ещё один… любитель-зырянин. И подал руку сидевшей на полу и плакавшей женщине.
– Я… как дура… намылася-прибралася… волосики все как ты любишь… больно же! Платок новый у Аннушки выпросила… снеди собрала… а он… лыбится похабно… Ты скажи прямо! Ты скажи — дура старая! Куда ж тебя такую в постелю брать-ложить, корягу замшелую. У-у-у…
Она зарыдала. Что позволило, наконец-то, вынуть у неё из пальцев крепко удерживаемый кусок сала и, приоткрыв дверь, кинуть его Курту. Естественно, он никуда не ушёл — тут же эти забавные обезьяны общаются! Как же можно такое пропустить! Сидит как безбилетник в театральной ложе. И хвостом по полу постукивает: я тут никому не мешаю, я просто посижу-послушаю, давайте, бесхвостые, дальше кино крутите.
– Нет, ты прямо скажи! Скажи, что брезгуешь! Что я тебе противна, что от такой старухи тебя воротит, что и глядеть тошно, что от приставаний моих — блевать хочется, что… ой…
«Ты моя — сказать лишь могут руки…»… Это верно, но только про лесбийские вариации. А вот с мужчинами… Не могу согласиться с Есениным — «сказать» могут не только руки. Конечно, отношения мужчины к женщине содержит великое множество оттенков и нюансов. Но суть… вполне наглядно-торчальная.
Она сидела на полу и высказывала свои претензии, глядя мне в лицо. А тут — глаза опустила.
Мда… Как много душевных страданий и переживаний отпадает, стоит только посмотреть на то, что у тебя под носом.
Я уже говорил, что сплю по-волчьи? Что каждые четверть часа, не просыпаясь, встаю на четвереньки и делаю круг по своему «палкодрому»? Что от этого резко усиливается циркуляция крови в организме, мозг быстрее насыщается кислородом, и я высыпаюсь быстрее? Всего этого в одежде не сделаешь — мешает. Вот, я как был, так за ней вдогонку из-под простынки и кинулся. Теперь, соответственно, очень… наглядно видно мое к ней отношение. Весьма доброжелательное. Насчёт «добра» — пока не знаю. Но «желательность»… аж звенит.
Я ухватил её руку, поднял и прижал к своему сердцу. Пальчики немножко жирные. После сала. Но я — не брезглив. А в этой ситуации — может, оно и к лучшему. Медленно повёл её растопыренной ладошкой по своему телу вниз. По груди, по животу… В последний момент она попыталась вырвать свою руку. Не дал. И её пальчики… нервно трепещущие, испуганно отдёргивающиеся, любопытно возвращающиеся… смелеющие миг от мига и сжимающиеся в плотный горячий потный кулачок…
– Мягче, Гапушка, мягче.
Встревоженный, жадно ищущий взгляд взволнованных, поднятых на меня глаз. Игрушку отберут?! Что-то не так сделала?! Я такая неловкая, неумелая…
– Ой… Тебе… больно?
– Нет. Просто не спеши.
Я осторожно разжал её кулачок, чуть нажал на затылок, наклоняя и приближая её голову. Удивление, недоумение, сомнение, испуг… А… а что… и так…? а как же… можно…?
Мягкое, но сильное и уверенное, давление моих рук на её голове направляло, подталкивало и способствовало… Способствовало проявлению её инстинктов. Её собственное любопытство — способствовало ещё больше.
В 18 веке каждый химик-экспериментатор, получив новое вещество, должен был его обязательно лизнуть. Чтобы сообщить научной общественности, среди прочих характеристик полученного в пробирке продукта, о его вкусе. Некоторые от этого помирали. Агафья, конечно, не средневековый химик. И продукт… не в пробирке. Но ей — любопытно попробовать. Лизнуть. И здесь… и здесь… О-ох, блин…
Она рассматривала меня снизу с совершенно детским интересом: и как оно тебе? А если вот так? А если язычком прижать? А если вот тут пальчиками… Манипулятор-экспериментатор!
– Гапа! Не крути мне яйца! У меня от этого голова кружится. И не кусайся.
Она, кажется, хотела извиниться. Но когда рот занят… а освобождать для всяких акустических глупостей… Глубже. Ещё глубже.
«Всё гениальное, извне
Непонятое — всплеск и шалость —
Спаслось и скрылось в глубине, —
Всё, что гналось и запрещалось».
Насчёт гениальности моей генитальности… преувеличение. А вот насчёт «гналось и запрещалось»… При всём различии моего нынешнего занятия и описанного Владимиром Семёновичем, видны параллели:
«Меня сомненья — чёрт возьми! —
Давно буравами сверлили, —
Зачем мы сделались людьми?
Зачем потом заговорили?».
Первый шаг в правильном направлении уже сделан: она помалкивает. Я — тоже. Терпеливо продолжая ласково улыбаться сверху в её запрокинутое лицо.
