Генри Каттнер - Мутант
Беркхальтер покачал головой.
— Мы не успеем. И даже если бы нам удалось охладить пыл линчевателей, распространение молвы о происшедшем это бы не остановило. Ты слышал лозунги толпы, Дюк?
— Толпы?
— Да. Сейчас они уже создали себе чудесный образ врага. Мы никогда не делали тайны из наших Общих Кругов, и кое-кого озарило. Оказывается, мы многоженцы. Правда, многоженцы только в мыслях, но сейчас они вопят об этом по всему городу.
— Что ж, — сказал Хит, — пожалуй, они правы. Норма всегда произвольна, не так ли? То есть устанавливается более сильной группой. Болди являются отклонением от этой нормы.
— Нормы меняются.
— Только во время кризисов. Потребовался Взрыв, чтобы принять идею децентрализации. К тому же, какова истинная шкала ценностей? То, что верно для обыкновенных людей, не всегда верно для Болди.
— Но есть же какие-то основы морали…
— Слова, — Хит снова перетасовал истории болезни. — Кто-то однажды сказал, что сумасшедшие дома не найдут истинного назначения до тех пор, пока в мире девяносто процентов сумасшедших. Кучка нормальных может просто удалиться в санатории. — Он холодно рассмеялся. — Но ведь даже в психозах невозможно найти единый стандарт. После Взрыва стало намного меньше случаев шизофрении; большинство из них отмечены в городах. Чем больше я работаю с психическими пациентами, тем меньше мне хочется принимать какой-то произвольный стандарт как реальный. Вот человек, — поднял он медицинскую карту, — у которого очень распространенное заблуждение. Он заявляет, что когда он умрет, наступит конец света. Что ж — возможно, в данном случае это действительно так.
— Ты сам говоришь как один из пациентов, — резко бросил Беркхальтер.
Хобсон поднял руку.
— Хит, распорядись раздать всем находящимся здесь Болди успокоительное. И нам тоже. Ты не чувствуешь напряжения?
Все трое минуту помолчали, телепатически прислушиваясь. Теперь Беркхальтер был способен разобрать в нестройной мелодии мыслей, окруживших госпиталь, отдельные аккорды.
— Пациенты, — сказал он. — Да?
Хит нахмурился и нажал кнопку.
— Фернальд? Раздайте успокоительное… — Он дал краткие рекомендации, выключил селектор и поднялся. — Многие пациенты слишком чувствительны, сказал он Хобсону. — Может возникнуть паника. Ты чувствуешь депрессию… он быстро создал мысленный образ. — Пожалуй, ему лучше сделать укол. И заодно проверить всех буйных. — Но он все еще чего-то ждал.
Неподвижный Хобсон смотрел в окно. Через некоторое время он кивнул.
— Вот и последний. Теперь все Наши здесь. В Секвойе остались только обыкновенные люди и параноики.
Беркхальтер передернул плечами.
— Ты что-нибудь придумал?
— Даже если так, я все равно бы не сказал тебе, ты же знаешь. Твои мысли могут читать параноики.
Что ж, это действительно так. Беркхальтер думал о Барбаре Пелл, которая сейчас забаррикадировалась на электростанции или на одной из вертолетных площадок города. Странное стесненное чувство шевельнулось в нем. Он почувствовал внимательный взгляд Хобсона.
— Среди Болди не бывает добровольцев, — сказал Немой. — Никто не спрашивал тебя: хочешь ли ты быть втянутым в кризис, или нет. Да и меня тоже. Но когда рождается Болди, он автоматически принимает на себя опасную обязанность и остается готовым к мгновенной мобилизации. Так случилось, что кризис произошел в Секвойе.
— Это должно было где-то случиться. Рано или поздно.
— Верно. Быть Немым, кстати, нелегко. Мы полностью отрезаны. Мы никогда не испытываем на себе действие полного Общего Круга. Мы можем полно общаться только с другими Немыми. Для нас не существует отставки. Даже другому Болди Немой не мог открыть само существование Шлема.
— Мне кажется, наша мутация могла бы подождать еще тысячу лет, сказал Беркхальтер. — Мы опередили свое время.
— Нет. Но за все надо платить. Бомбы, кстати, были плодом знания. Если бы человек по-иному распорядился атомной энергией, телепатическая мутация прошла бы полный период созревания. И телепаты никогда бы не появились прежде, чем планета была готова встретить их. Или почти готова, — поправился он. — Но мы бы ни за что не получили в наследство весь этот хаос.
— Я виню в этом параноиков, — сказал Беркхальтер. — И… в некоторой степени… себя.
— Ты ни в чем не виноват.
Болди поморщился.
— Думаю, что виноват, Хобсон. Кто ускорил кризис?
— Сэлфридж, — Хобсон наблюдал.
— Барбара Пелл, — сказал Беркхальтер. — Она убила Фреда Сэлфриджа. Она не давала мне покоя с тех пор, как я прибыл в Секвойю.
— По-твоему, она убила Сэлфриджа, чтобы досадить тебе? Это бессмыслица.
— Мне кажется, это входило в основной план параноиков. Но это совпадало и с ее желанием. Она не могла подобраться ко мне, пока я был консулом. Но где теперь консульство?
Круглое лицо Хобсона было очень серьезным. Вошел врач-Болди, предложил успокоительное, и оба молча проглотили барбитурат. Хобсон отошел к окну, наблюдая за факельным шествием со стороны деревни. Голос его стал глухим.
— Идут, — сказал он. — Слушай.
Они стояли в тишине, а далекие крики становились все громче. Ближе и громче. Беркхальтер подошел к Хобсону. Город сейчас казался пылающим буйством факелов, и река огня текла вверх по извилистой дорожке к госпиталю.
— Они могут ворваться? — спросил кто-то приглушенным голосом.
Хит пожал плечами.
— Да. Рано или поздно.
— Что мы можем сделать? — немного истерически спросил фельдшер.
— Они, конечно, рассчитывают на численное превосходство, сказал Хобсон. — Этого у них хватает. Я полагаю, оружия у них нет — если не считать кинжалов. — Но для того, что они, похоже, собираются сделать, оружие им не нужно.
На мгновение в комнате воцарилось молчание. Потом Хит слабым голосом спросил:
— Что они думают?..
Немой кивнул в сторону окна.
— Смотри.
Все бросились к окну. Заглядывая друг другу через плечо, мужчины из комнаты смотрели на уходящую вниз по склону дорогу, видя авангард толпы настолько близко, что можно было уже различить отдельные факелы и первые ряды перекошенных в крике лиц. Отвратительных, ослепленных ненавистью и желанием убивать.
Вновь послышался голос Хобсона — бесстрастный, словно грозящая катастрофа уже миновала.
— У нас готов ответ, вы видите — мы знаем об этом. Но есть еще одна проблема, которую я никак не могу решить. И может быть, она самая важная. — Он посмотрел в затылок Беркхальтеру. Беркхальтер смотрел на дорогу. Внезапно он подался вперед и сказал:
