Колин Уилсон - Башня
На следующее утро с Улфом случилась история, которая могла бы плохо кончиться. Расположившись на привал в тени дерева — переждать жаркие послеполуденные часы, — оба заметили движение в кустах, где-то в полусотне шагов. Там стоял куцехвостый зверек, вытянувшись на задних лапах, и силился дотянуться до веточки с лакомыми ягодами. Так как люди сидели не двигаясь, присутствия их животное не замечало. Улф, подхватив копье, осторожно выбрался из поля зрения зверька, а затем стал незаметно подбираться за кустами креозота. Найл аккуратным движением извлек свою трубку, утопил кнопку. Внезапно Улф резко вскрикнул. Животное, испуганно встрепенувшись, мгновенно исчезло.
Улф стоял на одном колене. Правая ступня и голень угодили, похоже, в какую-то дыру. Найл сначала подумал, что отец просто споткнулся и поймался в обыкновенную трещину на сухой земле. Но оказалось, отец вызволяет ногу с заметным усилием. Следом за ступней наружу выволоклось темное, поросшее волосом создание, напоминающее гусеницу. Найл не мешкая бросился на помощь и всадил острый конец трубки-жезла в извивающееся туловище. Но тварь и не думала отцепляться. Резко и мощно сократившись, она чуть не утянула ногу Улфа обратно в дыру. В конце концов отцу удалось-таки высвободиться — правда, уже без сандалии, а с сочащейся из щиколотки кровью. Найл орудовал до тех пор, пока нечисть не затихла.
— Что это такое?
Улф сел, взыскательно осматривая стопу.
— Личинка львиного жука. В норах прячутся, как тарантулы-затворники.
С час ушло на то, чтобы обработать раны — несколько глубоких продольных царапин, след не то зубов, не то челюстей. У Улфа имелась с собой мазь, сделанная из чертова корня. Разодрав на полоски кусок ткани, он смочил их и перевязал себе ступню и голень. Жаль было переводить на это добротную ткань — подарок Сайрис от Стефны, — но куда деваться. Улф переобулся в сандалии, подаренные Хамной, и снова в путь, но уже хромая, причем все заметнее. К вечеру добрели уже и до знакомых мест, милях в двадцати от пещеры. Спали опять на голой земле, наспех соорудив укрытие из камней и кустов. А к утру ступня у Улфа безобразно распухла и начала синеть. Найл взял отцовский кузов и взвалил себе на свободное плечо, так и шагал, неуклюже согнувшись, а Улф ковылял сзади, опираясь на древесный сук как на костыль. Оба сознавали, что надо во что бы то ни стало добраться к пещере до темноты: на следующее утро, не исключено, яд расползется настолько, что Улфу уж идти станет невмоготу. Так что мучились, но шли и протопали под палящим зноем не меньше десятка миль. Затем устроили короткий привал в тени большого камня. Перекусили, Улф ненадолго вздремнул. Нога у него к этому времени так раздулась, что на нее уже невозможно было опереться. Если бы не костыль, он бы уже и идти не смог. Часто приходилось останавливаться и отдыхать, по нескольку раз на одну милю. Когда солнце начало понемногу клониться к горизонту, у Улфа прорезалось второе дыхание. Шел равномерными тяжелыми шагами, не допуская остановок. Вот справа открылся вид на красные столбы, и завиднелась вдали кактусовая поросль. К этому времени отец и сын уже так выбились из сил, что представляли собой легкую добычу для скорпиона или жука-скакуна, не говоря уже о тарантуле-затворнике. Найл опирался на складную трубку-жезл как на посох, так и брел, пошатываясь под тяжестью двух кузовов, мотающихся туда-сюда за спиной.
И вдруг глядь (надо же, и откуда?) — навстречу через песок уже спешат Вайг и Сайрис, а сзади усердно хлопочет ножонками Руна. Плечи Найла освободили от кузовов. Стало до смешного легко; дунь сейчас ветер — понесет, помчит его вперед. Сайрис, бережно обняв мужа за пояс, помогла ему одолеть последние полсотни метров до жилища. Уступая дорогу при входе, Найл бросил взор туда, где, отделенное простором пустыни, синело на горизонте плато, и невольно изумился. Как-то даже и не верилось, что его могло занести в такую даль. Та же Мерлью: а была ли она на самом деле?
Радость встречи все же была омрачена. Дедушка Джомар так сдал, что у него не хватало сил хотя бы подняться с постели и обнять возвратившихся. Пещера ярко осветилась масляными светильниками — в честь события запалили все шесть. Было ясно, что старику недолго осталось. За те две недели, что не виделись, Джомар совсем одряхлел: щеки ввалились, глаза запали, тронулись слезой. Сайрис сказала, что он только что оправился после лихорадки. Причиной же этого было, безусловно, одно: изнуренность жизнью. Все вроде бы повидал, все испытал, так что и жить больше незачем: умаялся, неинтересно. Не стало Торга с Хролфом, ушла Ингельд, и ходить уже, считай, невмоготу… Джомару разонравилось ощущать в себе теплоту жизни.
Он, казалось, с интересом прислушивался к рассказу о подземном городе Каззака, но когда следом спросил: «А там все так же водятся крысы среди развалин?» — стало ясно, что рассудок уже изменяет старику.
Сонное это равнодушие было Найлу вполне понятно. После дворца Каззака жизнь в пещере казалась невероятно скучной. Хотя в Дире он прожил лишь пару дней, те дни выявили в нем привязанность к людскому окружению, общению со сверстниками, совместным с ними мыслям и переживаниям. Вспоминая теперь об этом, он представлял тамошнюю жизнь в розовом свете. Все в том городе казалось удивительным, очаровательным. Он завидовал Ингельд: удалось же остаться, да еще навсегда! Нередко с теплым чувством вспоминал Дону, и грусть охватывала при мысли, что ведь он с ней даже не попрощался: когда уходили, девочка спала. Только мысли о Мерлью заставляли болезненно морщиться.
Без Торга, Хролфа и Ингельд пещера сделалась удивительно пустой. А теперь, когда было видно, что дни Джомара сочтены, в груди возникало горькое, безотрадное чувство утраты — нечто близится к концу. Старика переместили в глубь пещеры, чтобы не нарушать его сон. По утрам ему помогали выбраться на свет солнца. Там он сидел, поклевывая носом под жужжание мух, пока не сгущался зной. Время от времени в безветренную погоду Джомара относили под тень юфорбии. Найл садился рядом и караулил, держа возле себя копье на случай, если объявится вдруг какой-нибудь хищник. Втихомолку дивился: когда старик начинал проситься обратно в пещеру, руки у него были так холодны на ощупь, будто он только что выбрался из нее наружу.
Единственной отрадой Джомару была в те последние дни малышка Мара, не дававшая старику угаснуть окончательно. Девочке исполнился год, и ее стало не узнать. Сок ортиса превратил ее из нервного, капризного младенца в любопытного живчика, лезущего всюду. Она часами не слезала у деда с колен, вымогая, чтобы он что-нибудь рассказывал. Если тот медлил, она принималась барабанить кулачком в грудь, дескать: «Ну же, ну!» Дедушка рассказывал о том, как сам был маленьким, пересказывал легенды о великих охотниках прежних времен. А Найл сидел в углу, обхватив колени, и старался уяснить все, что рассказывает старик. Он и раньше был внимательным слушателем, а как побывал в Дире и наслушался историй о прошлом, так вообще увлекся не на шутку.
