Михаил Ахманов - Зов из бездны
– Не вижу, чтобы ты напрягался. Говори свою цену! Сколько?
Шеломбал поскреб затылок под высоким колпаком.
– Кажется, упоминались тридцать дебенов серебра? Или я ослышался?
– Упоминались. Но это — серебро Амона.
– А я для кого стараюсь?
– Пять, — сказал я. — Этого хватит.
– Тридцать, — стоял на своем жрец. — Не дашь, сгниешь в камнях у моря.
– Восемь.
– Хм, восемь… даже смешно… Двадцать пять!
– Десять, и ни кедетом больше!
– О, Ашторет! Ты торгуешься, как низкий купчишка!
– От такого слышу. Я сказал, десять!
– Двадцать. И к этому я добавлю свое благословение.
– Не нуждаюсь. Кто с Амоном, тот уже благословлен. Двенадцать.
– Сойдемся на восемнадцати?
– Не сойдемся. У Баала и Мелькарта тоже есть пророки. Возможно, не такие жадные.
– Чума на их головы! Они мошенники, египтянин!
– А ты кто?
Шеломбал шумно втянул воздух носом и объявил:
– Я есмь истина! Давай сделаем так, египтянин: у нас тридцать дебенов, так отчего не разделить их поровну?
– У Амона должно остаться больше, — твердо вымолвил я. — Четырнадцать!
– Ладно, сошлись! Пять дебенов вперед.
– Никаких «вперед». Сделаешь — получишь.
– Ты ехидна, египтянин!
– А ты из камня масло выжмешь!
Мы свирепо уставились друг на друга. Потом Шеломбал почесался и произнес:
– Хорошо, сделаю и получу. Но запомни, египтянин, у меня есть всякие пророчества, в ту и в другую сторону.
Он удалился, а я побрел к нашей повозке, ощущая большую усталость. Слишком много для одного дня — наше путешествие, госпожа Лайли, Эмашторет и еще этот жуликоватый жрец! Я не знал, могу ли ему верить. Он, возможно, бахвалился, утверждая, что князь и люди Библа его слушают; возможно, его пророчествам внимали только птицы да мухи в этом саду. Но я был не в том положении, чтобы пренебрегать помощью — любой, какой одарит меня Амон. По правде говоря, я отчаялся и был готов свернуть шатер, найти подходящее судно и оставить Библ. Конечно, делать этого не стоило, пока не вернулся Мангабат, моя последняя надежда, но если не будет добрых вестей, останется одно — уехать в Фивы. Пусть Херихор зашьет меня в мешок и бросит в Реку, на поживу крокодилам!
Я сорвал с древесной ветви плод. Оказалось, что он не совсем зеленый, а розовый с одного бока, твердый на ощупь и приятно пахнущий. Попробовать, но как? Просто откусить?
Так и сделав, я попытался прожевать откушенное. Совсем не похоже на мягкий сладкий финик, на сочные ягоды винной лозы и полный зернышек гранат… Жестко, сухо, кисло… Может быть, не для людей эти плоды, а для свиней?..
Я выплюнул непрожеванное. Что за место эта Джахи! Не жрецы тут, а купцы, не женщины, а подстилки, не плоды, а жесткая кислятина! И всюду полно воров, разбойников и тупых князей-упрямцев! Воистину страна дикарей, дальше, чем край света!
БИБЛ. ВЛАДЫКА ЗАКАР-БААЛ
День догонял день, ночь догоняла ночь. Я отмечал их серой галькой, выкладывая камешки у стен шатра. Пятнадцать, двадцать, двадцать пять… Ничего не менялось. Жители соседней деревушки носили мне рыбу, а финики и масло я покупал в харчевнях при гавани. Иногда Бен-Кадех приносил хлеб и вино, но с этими дарами или без них он всякий вечер являлся ко мне и повторял веление владыки: египтянин, покинь гавань Библа! От Шеломбала не приходили никакие вести, и я втайне радовался, что не принял на веру его обещания и не дал хвастуну серебра. Феспий исчез, как будто бы его и не было. Вероятно, он бродил сейчас по городам и дорогам страны Хару, выполняя поручение Несубанебджеда, о котором я не знал ничего и даже не мог представить, в чем оно заключалось. Мангабат не возвращался из Таниса, и кормчие приплывших оттуда кораблей его не видели и не могли поведать мне, скоро ли нога его ступит на пристани Библа. Ничего не менялось… Ровным счетом ничего…
Нет, кое-что произошло, но скорее плохое, чем хорошее. Эшмуназар и Бен-Кадех сказали, что приплыл гонец от князя Урета и что тирский владыка требует выдать меня на расправу, выдать вместе с серебром, с рабом-кушитом и воином, что угрожал людям Гискона секирой. Еще передал Урет через гонца, что не лишит он Закар-Баала своей дружбы и братского расположения и в том случае, если с египтянина снимут шкуру в Библе и пришлют ту шкуру и голову в Тир: шкуру — засоленной в мешке, а голову — в кувшине крепкого вина. А вот если не выдадут и не пришлют… Тогда обидится Урет на брата своего Закар-Баала и взыщет за обиду как ему захочется, даже копьем и мечом.
Закар-Баал на это отвечал уклончиво, сказав, что нет египтянина ни в городе, ни в гавани, что он, должно быть, укрылся в землях Хару или в иных краях, ему, правителю Библа, неподвластных. А потому просит он брата Урета зла не держать, а купца Баал-Хаммона смириться с потерей. Торговое дело без убытков не обходится, могли ведь ограбить Баал-Хаммона филистимцы или иные разбойники, могли это сделать в море или рядом с гаванью Библа, и он, Закар-Баал, был бы ни при чем. Что ж взыскивать с него за египтянина? Сбежал и сбежал… А что касается обид Урета, так он, Закар-Баал, тоже умеет обижаться, и не стоит проверять, чья обида тяжелее и острее. Кстати об остром: в Библе тоже есть копья и мечи.
Так ответил Закар-Баал, но, по словам Бен-Кадеха, вражда с Тиром его не радовала. Князь Урет был человек коварный и не прощающий обид; мало ли что мог он придумать! Конечно, он не пойдет на Библ, не взять его войску Библа, тут воинов не меньше, а стены крепкие и башни высоки. Однако может пакостить, вредить торговле Библа и Таниса, не давать пристанища египетским судам или строить другие каверзы. Так что говорит Закар-Баал снова и снова: египтянин, покинь мою гавань!
Я выслушал это двадцать девять раз, а на тридцатый день, совсем уже отчаявшись, отправился в гавань, чтобы поискать корабль, плывущий на родину. У причалов было много кораблей, а мореходов мало, ибо ушли они в город на праздник в честь богов. Великий то был праздник в Библе, но не Амона, а Баала, Мелькарта и Ашторет, для меня ничего не значивших. Великий и шумный; пронзительные звуки труб и грохот барабанов стекали от города к побережью, слышались ликующие крики и рев скота, тянулись к городским воротам толпы рыбаков и ремесленников, крестьян и торговцев, а еще я видел, как поднимаются над стенами Библа дымы от сжигаемых жертв. Но что мне до этого праздника?.. Он лишь заставил меня сильнее тосковать по дому.
Долго пробыл я в гавани; наступило и миновало время полудня, тени деревьев стали расти, с моря потянуло свежим ветром, а я все бродил и бродил у причалов, разглядывая в нерешительности корабли и стороживших их корабельщиков, слушая их разговоры и стараясь выяснить, кто служит владыке Таниса, ибо возвращаться я хотел на его корабле. И вот, ближе к вечеру, увидел я, как в гавань входит судно Мангабата, увидел, как рулевые и гребцы направляют его к берегу, как сворачивают мореходы парус и бросают канат. Но не успели они спуститься на причал и завязать первый узел, а я уже был тут и, подняв руки к солнцу, благодарил Амона. Выходит, и у меня случился праздник!
