Юлий Буркин - Бриллиантовый дождь
– Хвост убери.
– Блин! – спохватился тот, и хвост исчез.
– Ты создай себе неподвижный файлик с моим изображением, – посоветовал Козлыблин, – чтобы сверяться.
– И то верно, – согласился его виртуальный двойник. – Так и сделаю.
Козлыблин обернулся ко мне:
– Ну, ладно, я пойду.
– Как это «пойду»?! – запротестовал я. – Как я тут один с ребенком? Я боюсь!
И вдруг со стороны кроватки раздалось:
– Папа, не бойся.
Я подпрыгнул и испуганно уставился на Степку. Оба Козлыблина радостно заржали. Степка лежал ногами ко мне, головой на высокой подушке и смотрел на меня своими голубыми-преголубыми глазами.
– Не бойся, – повторил он, слегка картавя. – Я ведь уже умный.
– Ты это… – начал я взволнованно. – Ты только маме… Маму…
– Не бойся, – улыбнулся он понимающе.
… Даже и не знаю, радоваться мне или горевать. То ли я и впрямь отец будущего гения, то ли у моего сына украли детство и превратили в несчастного уродца? Или одно не исключает другого? Не знаю… Но теперь уже ничего не изменишь. Поживем, увидим. И будем надеяться.
Сперва я боялся сильно. Но время идет, и я замечаю, что Степка ничуть не хуже и не несчастнее других детей. Так, может быть, все-таки правильную песенку сочинил Боб про моего виртуального Козлыблина:
«Ты нашла свое место,
Неприкаянная душа.
Жизнь всегда интересна, –
Ты твердишь, – жизнь всегда хороша!»?
Тем более что Кристина так до сих пор ничего и не заметила, а она, как-никак, мать.
Соль-диез
День, как день. Шизофрень.
Рассказ Сергея Чучалина на тему «Как я провел каникулы»
… Но я, я хочу играть
С серым зайцем в домино,
Я не хочу узнать
Абсолютно, абсолютно ничего…
Из песни «В полусне»[23]1
Короче, у меня есть младшая сестрёнка, сейчас ей шестнадцать, то есть, меня она младше на девять лет. А когда ей исполнилось только двенадцать, она ни с того ни с сего заявила предкам, что хочет жить самостоятельно. Родители были категорически против, но надо знать Лёльку: она подала на развод.
Потому она такая и упрямая, что вся в отца: он ещё более основательно уперся рогами в землю и отказал ей в содержании. Так что развод бы ей не зарегистрировали, если бы не я. Она уговорила меня оформить опекунство. Плакала, я не выдержал и согласился. А отец после этого со мной почти год не разговаривал.
Почему она ушла из дома, кто ее обидел? Да никто. Если бы предки не воспротивились и не лишили ее содержания, все было бы нормально: пожила бы месяц-другой в одиночестве и вернулась бы от скуки домой. А так – обратной дороги ей уже не было. Развод есть развод… Да еще со скандалом.
Догадываюсь, что некая опосредованная причина все-таки была. Само собой – несчастная любовь. Что-то кому-то она хотела доказать. Ну, а потом это уже стало делом принципа. Я ее в этом демарше не одобрял, но еще меньше я хотел, чтобы ее «обломали», сделали «шелковой», чтобы раз и навсегда отбили охоту быть независимой. Потому и помог.
Сперва свои опекунские функции я исполнял достаточно исправно: не только оформил автоматический перевод на ее счет положенных по закону тридцати трех процентов от своих доходов (после вычета коммунальных платежей и расходов на недвижимость), но и заходил два-три раза в неделю в гости. Но потом на меня свалилась слава.
Чуть раньше я помирился с отцом, а вот помирить их с Лёлькой уже не успел: началась такая катавасия, что стало просто не до чего. Но вроде бы всё стабилизировалось, и за сестру я особенно уже не переживал. Девка с норовом, но самостоятельная, сама разберется. Чего хотела – свободы – она добилась. И на меня ей грех жаловаться: она сделала удачный выбор опекуна и обеспечена на всю жизнь…
И вот, впервые за столько времени, у меня выдалось свободное время. Наше обожаемое руководство услышав, наконец, наши мольбы и стоны, объявило каникулы. День на третий, отдышавшись, я звякнул Лёльке, но наткнулся на её навороченный ДУРдом, который сообщил мне, что хозяйка уехала на отдых, и никаких мобильных средств связи с собой принципиально не взяла. Это было так похоже на мою сестричку, что я ни капельки не удивился и не забеспокоился. Почему я понял, что Дом навороченный, так это по тому, как он со мной разговаривал:
– Я являюсь одновременно и полномочным поверенным в делах Елены Васильевны, и, если вы пожелаете, дам вам любую не закрытую ею самой о ней информацию. Вплоть до настроений и мечтаний. Тем более что вы, Сергей Васильевич, значитесь в ее личном реестре под номером один, и от вас закрытой информации почти нет.
Было лестно узнать, что мой статус в её табеле о рангах так высок, но вести задушевные беседы с сестрёнкой через полномочный поверенный ДУРдом мне показалось всё-таки нелепым. И я оставил ей сообщение. Сказал в экран:
– Лёлька, я дома, у меня каникулы. Как вернешься, выйди на меня. Я тебя люблю. – Помахал рукой и послал воздушный поцелуй.
Потом у меня случился небольшой скоропостижный роман, и я слегка потерял счет времени. Потом нас отозвали с каникул на одиночный, но безумно дорогой концерт в Мельбурне, и все мы только чудом не погибли там в гостиничном пожаре, а Петруччио приобрёл себе не совсем обычную подругу жизни по имени Ева. Потом, наконец, я вернулся домой, и мой Дом передал мне кое-какие сообщения. В том числе и от Лёльки.
Она сидела на диване, забравшись на него с ногами. Она была красивее всех девушек в мире, а уж я-то их повидал неслыханное множество. И совсем уже взрослая. Наши семейно-фирменные здоровенные губы, которые делают меня слегка придурковатым на вид, ей придают трогательность и невероятную сексуальность. (Фрейд, отстань!)
Когда она успела стать взрослой? Как-то это проскочило мимо меня, хотя время от времени мы с ней все-таки связывались. Поздравляли, например, друг друга с праздниками и различными победами: она меня – с успешными концертами, я ее – со сдачами тех или иных экзаменов (еще до окончания школы она поступила одновременно в два вуза – философский и художественный).
– Привет, Сережа, – сказала она. – Очень жалко, что мы не увиделись. А теперь уже не увидимся никогда. Но ты не пугайся. Всё хорошо. Я жива, здорова и счастлива. Просто я уезжаю. Навсегда. Но куда – сказать не могу. Это тайна. Так что прощай. Я тобой горжусь. Ты самый лучший брат в мире.
И стереоэкран погас. А я сидел перед ним с отвисшей челюстью, и ощущение у меня было такое, словно у меня стащили сердце.
2
Во-первых, я сразу подумал о том, что все она врет: никуда она не уезжает, а собирается покончить с собой. Потому что куда бы человек ни уезжал, он не станет говорить: «Не увидимся никогда». Почему? Да потому что нет на этом свете таких далеких мест, чтобы не было возможности увидеться. Такие места есть только на том свете.