Олег Верещагин - Новое место жительства
— Коронные олени, — сказал Юрка, понукая коня. — Короли леса, можно сказать. Зимой их даже волчьи стаи не трогают.
— У нас таких нет, кажется, — проезжая мимо того места, где звери ушли в зелень, я вгляделся.
— Нету, местные… Вот тоже местное! — Юрка привстал в стременах, ловко сорвал у основания одной из ветвей плотно сжатую большую пястку из пяти продолговатых коричневых орехов, каждый — примерно с мандарин. — Держи, — он отломил две дольки мне, одну кинул через плечо в кусты. — Скорлупу раскусывай, она мягкая… И ешь, что внутри. Вкусно?
— Угу, — желтоватая тугая мякоть напоминала вкусом грушу. — Это что?
— Грушёвник Назаровой… В честь нашей Ольки, она первая его раскушала… Как раз сейчас созревает… Сорвать ещё?
— Я и сам могу, — я точно так же сдёрнул орехи (их снова было пять) и так же поделил.
— Много не рви, а то клизму придётся вкатывать, — предупредил Юрка. — Орехов десять можно съесть, а больше — чревато… Проверено опытом.
— Олькиным? — хихикнул я. Юрка тоже усмехнулся:
— И её… А вообще малыши часто нарываются. Сколько ни тверди… — он ожесточённо потряс головой: — Слушай, давай‑ка галопом поскачем, я хоть проснусь до конца!
И мы поскакали — с места в карьер…
…Можно сколько угодно ездить верхом по ипподрому, участвовать в скачках и так далее. Но совсем иное дело — мчаться по лесной дороге верхом и знать, что не будет никаких сигналов, ограничений, команд. Мы неслись колено в колено — ширина дороги позволяла — почти не понукая коней; расскакался даже мой мерин.
Лес кончился. Мы вихрем пронеслись между двух полей — с каким‑то хлебом и вроде бы картофельного, если я правильно различил — обогнали две телеги, с одной из которых нам вслед восхищённо свистнули, промчались большим садом, где зеленели молоденькие, ещё невысокие яблоньки и росли кусты малины. Потом пролетели околицей ещё одного посёлочка, оставив далеко за бортом двух метнувшихся было вслед собак, перемахнули мостик через мелкий ручей, на берегу которого две девчонки удили рыбу — и опять влетели в лес, нагнав и перегнав группу из трёх велосипедистов, которые буксировали лёгкие тележки с каким‑то грузом. И только когда дорога прошла между двух поднимавшихся в лесу холмов — Юрка первым осадил коня и, похлопав его по шее, позволил перейти на шаг.
— Проснулся? — кивнул я ему, тоже осаживая своего и поджидая кузена. Он кивнул с улыбкой:
— Отлично поскакали… Вот только я теперь опять есть хочу. А, ничего, пообедаем у Маришки.
— Это кто и где? — осведомился я, глядя, как прямо над дорогой, над деревьями, кружит огромный орёл.
— А увидишь. Скоро уже…
…По правде сказать, при словах «у Маришки» мне представилось что‑то вроде разбойничьего или по крайней мере наёмничьего кабачка из какого‑нибудь кино. Поэтому я был очень удивлён, когда мы после долгого пути через теперь уже совершенно точно картофельные поля (кое–где встречались люди, вроде бы занятые прополкой… или не знаю, чем там) оказались на косогоре. Как видно, эти места никто не раскорчёвывал — я не мог себе представить, как можно было бы такое сделать без серьёзной техники за три неполных года — а просто распахали кусок вклинившейся в лес степи. Слева и справа от нас на гребне вращались лопасти выстроенных в ряд шести больших деревянных ветряков, от которых шли кабели. Внизу косогора как раз опять начинался лес, но там же протекала речка, стоял большой навес — как колхозная полевая столовая из старого фильма — дымила какая‑то городушка, возле которой шуровала небольшая фигурка… а чуть подальше я удивлённо увидел белый с красным крестом флаг над привычной уже дерновой крышей — и немного неуклюже лежащий на крыле ало–белый большой планер с носом, раскрашенным под драконью морду. На его поднятом крыле кто‑то сидел, несолидно свесив ноги. По–моему, даже болтал ими.
— Это и есть маришкин полевой стан, — пояснил Юрка, отпуская поводья. — И, как я вижу, нас уже ждут. Быстро.
Я не стал переспрашивать — просто позволил мерину идти следом за юркиным конём…
…Городушка оказалась большой сложной печью. Фигурка возле неё — белобрысой коротко стриженой густоволосой девчонкой в мальчишеской рубахе с закатанными рукавами, шортах и кедах (она нам только махнула рукой и вернулась к делу — в печи что‑то трещало, урчало, клокотало и даже выло). А на крыле планера (он оказался и правда немецким девятиместным двухтонным DFS с размахом крыльев в двадцать два метра — точнее, умело выполненной репликой) сидел и улыбался нам… Димка Лукьянов. Он был в широко расстёгнутой коричневой кожанке на чёрную майку, джинсах, высоких грубых кирзовых сапогах, рядом на крыле лежали жёлтые краги и мягкий шлем с круглыми очками.
— И оно было надо? — уточнил он. — Люди старались, аппарат выдумывали. Потом другие старались, делали… И зачем всё это — кони, подковы… Помогите новые разгонники прицепить и аппарат выкатить, куда надо, раз уж верхом.
— Сейчас, — проворчал Юрка, соскакивая и проверяя спину и холку коня. — Олька с тобой?
Димка, соскакивая наземь, мотнул головой:
— В фапе. Роды принимали–с.
На широком офицерском ремне у него висели длинный нож и ещё пара каких‑то чехлов.
— Где–где? — не понял я и переспросил, пожимая протянутую руку. Юрка уже осматривал аппарат с днища и пинал посадочную лыжу. — В каком факе?!
— В фапе. ФАП. Фельдшерский и Акушерский Пункт, — пояснил Димка, махнув в сторону помещения с красным крестом, откуда как раз выбралась толстенькая Оля, досадливо отгоняя, как назойливую муху, счастливо плачущего парня лет 14–15 на голову выше её. Нас она увидела сразу и решительно направилась к Юрке, мне только кивнув. — Злые–с они–с, — пояснил Димка. — Пока летели — весь мозг мне выели. С, — добавил он, подумав.
— Юрий, с этим безобразием пора кончать, — сообщила Оля. Она была в камуфляже, в кроссовках, на боку — здоровенная брезентовая сумка с почти опереточным красным крестом.
— А тут всё нормально, никакого безобразия, — выпрямился Юрка. — Даже амортизаторы растягивать не надо будет. Чистая посадочка.
— Тупишь?! В наглую тупишь?! — взвилась Олька. — Ей едва–едва тринадцать исполнилось, что, обязательно бежать–рожать?! — Юрка посмотрел на неё взглядом «я выше этого»:
— Я тут совершенно ни при чём, Назар. Я на ней не отжимался. Я даже свечку не держал.
— Ты больше всех за увеличение народонаселения ратуешь! Мальчишки, вы что, книжек про средневековье обчитались?! — она и на нас бросила гневный взгляд. Я просто промолчал, с любопытством наблюдая, как разворачиваются события. Димка развёл руками. — Рано это! Рано! До пятнадцати вообще рожать не стоит! Нечего! Глупо! Девочка чуть не умерла, между прочим!
