Вячеслав Шалыгин - Восход Водолея (сборник)
— Как удачно, — Гордиенко встал и повесил на плечо автомат. — Не было бы счастья, как говорится, да буйство природы помогло.
— Наверное, это был последний толчок землетрясения, — негромко пробормотал Шорников. — Фундамент под офисом не выдержал…
— И узловые станции накрылись или только главный процессор? — спросил Карасев, выбираясь из-под компьютерного стола.
— Да, да, и узловые, почти везде. Без видимых причин. Просто вдруг отключились, и все. Это странно, но факт.
Виктору жутко хотелось рассказать всем о своих видениях и о том, что стало истинной причиной избавления, но он отчетливо понимал, что ему никто не поверит. И действительно, как можно поверить в сказку, будто Система погибла оттого, что вступила в конфликт с абстрактными стихиями мироздания? Все считали, что им просто повезло и так вовремя разразившиеся катаклизмы были чистой случайностью. И, наверное, так думать правильнее всего. А начни Шорников настаивать на изучении «случайностей», ему бы наверняка намекнули, что если он не перестанет пороть чушь, то может остаться не у дел. Чинить на дому телевизоры, вместо того чтобы снова стать значимой фигурой в Городе, который теперь, скорее всего, будет заниматься нормальными открытыми разработками на благо общества, Виктору не хотелось.
— А нечего было такие подвалы под офисом рыть! — Евгений обернулся к очнувшемуся Борису: — Ну что, господин Кравцов, остались без работы?
— Это вице-премьер Кабанов решит, — огрызнулся Борис.
— Если тоже без работы не останется, — парировал Гордиенко. — Кстати, до выяснения всех обстоятельств дела вы арестованы.
— Ты не много на себя берешь, подполковник?
— В самый раз, — Евгений протянул руку к Ивлеву.
Тот встал и спокойно отдал ему пистолет. Кравцов сверкнул злым взглядом, но тоже разоружился.
— Вот это будет репортаж! — восхищенно заявил Лавров, так и не поднявшись из партера. — Сенсация века!
— Так вам и разрешили публиковать государственные секреты, — вяло возразил «друг Дмитрий». — Голова раскалывается… Таня, у тебя нет таблетки?
— Потерпишь, — отмахнулась девушка.
Она помогла Павлову перебраться с пола на кресло, которое любезно уступил Шорников, и присела рядом, прямо на пульт.
— Ну, вот и все, — Гордиенко обвел всех взглядом. — Невосполнимых потерь нет. Враг разбит. Справедливость и мир восстановлены.
— Надолго ли? — ухмыльнулся Борис.
— В смысле? — Евгений вопросительно выгнул бровь.
— Такие бабки на Систему угрохали, кавалерийским наскоком эту проблему не решить. Не будет «Водолея», появится что-то еще. Или ты действительно думаешь, что все закончилось?
— Вопрос, — Гордиенко кивнул. — Только для тебя, Боря, он уж точно не актуален… Все, граждане, хорош отдыхать. Потопали наверх, на воздух. Там накопилась масса дел…
12
Год спустя. Время
— В полете вам будет предложен ужин и прохладительные напитки, — сладко заверила стюардесса по бортовой радиосети.
— А я бы сейчас принял грамм сто горячительных, — устало откинувшись на спинку кресла, произнес Гордиенко. — За успех «Скорпиона».
— А я бы приняла душ и завалилась спать, — Таня склонила голову на его плечо. — Я так устала… Как только закончатся испытания этой чертовой Сети, я просплю двое суток кряду! И если попробуешь меня разбудить — исцарапаю.
— А прилечь рядом позволишь?
— Тоже исцарапаю… спину.
— Договорились.
— Будьте добры, пристегните ремни, — попросила бортпроводница, остановившись у их ряда. — Сразу после набора высоты вы сможете привести спинки кресел в удобное положение. Если захотите, я принесу вам одеяло и подушку.
— Ой, спасибо, не надо…
— Принесите, — решил Евгений. — А мне сувенирную такую, коньячка.
— Хорошо, — стюардесса заученно улыбнулась и пошла дальше.
— Это ее не портит, — заметил третий пассажир в ряду.
Гордиенко смерил его взглядом. Пожилой, интеллигентный, в очках. Скорее всего, научный деятель или кто-то в этом роде.
— Вы, извините, о чем? — Евгений едва заметно усмехнулся.
— О ее улыбке. Она, что называется, «дежурная», но смотреть все равно приятно. Не так ли?
— Если я соглашусь, меня могут неправильно понять, — Гордиенко указал глазами на Таню и рассмеялся. — Не будем тревожить спящую стихию.
— О да! К тому же ваша невеста не менее очаровательна, — сосед галантно, насколько это возможно сделать, будучи пристегнутым к креслу, поклонился.
Таня открыла один глаз, вымученно приподняла уголки губ и вяло шевельнула рукой. Спать ей хотелось просто смертельно.
— Невеста? — приподнял одну бровь Евгений.
— Я пользуюсь устаревшими терминами, — старичок смущенно отвел взгляд и, словно опасаясь, что на этом беседа прервется, суетливо вынул из кармана пиджака небольшую книжицу в мягкой потрепанной обложке. — Но вы упомянули стихию… Женщины, конечно, бывают непредсказуемы, но все-таки отдельной стихией не являются. Равно как и мужчины, будем справедливы. Но если подойти к вопросу иначе и заглянуть глубже…
— Прошу прощения, — Гордиенко взял предложенную стюардом газету. — Двое суток новостей не смотрел и не читал… Не желаете?
— А? — пассажир осекся. — Ах да, новости… новости — это важно. Безусловно.
Он обиженно насупился и спрятал свою книжку в карман. Но ровно через секунду достал ее снова и умоляюще взглянул на Евгения.
— Буквально одна строфа! Послушайте, будьте так любезны. И я вас больше не побеспокою, клянусь!
Евгений сложил газету и, подняв взгляд к потолку, разрешил:
— Валяйте…
Старичок торопливо раскрыл свой «цитатник» и откашлялся.
— Называется «Двенадцать стихий мироздания»:
Есть грани мирозданья, вот взгляни,
Быть может, это что-то объяснит…
Туман строптив, но Воздуху послушен,
Вода нежна, Огонь хранит Земля,
Безумен Ветер, Камень равнодушен,
Есть Свет и Тьма, и Пустота нуля.
Ход Времени необратимо строг…
Но что вершина, Разум или Бог?
Непросто в гранях мира разобраться,
А впрочем, кто сказал, что их двенадцать?
— А кто сказал? — сонно спросила Таня. — Ну, в смысле, кто автор?
— Я, — смущенно краснея, признался пассажир.
— Серьезно? — равнодушно «восхитилась» девушка, не открывая глаз. — Красивые стихи… только бессмысленные, извините за прямоту.
— Ваш коньяк, — материализовалась рядом с Евгением стюардесса.
— Зря ты так, Танюша, — кивнув бортпроводнице, Гордиенко взял бокал. — В стихах я слаб, а вот в идее что-то есть… Ваше здоровье, господин поэт.
