Роберт Хайнлайн - Миры Роберта Хайнлайна. Книга 5
Такая система обеспечивала мне возможность просмотреть фэрли-досье на каждого, кто должен был увидеться со мной. Я мог даже держать досье прямо перед собой в самый момент визита, так как мой стол был оборудован скрытым проектором, которого посетитель со своего места видеть не мог. Если же он оказывался любителем походить по кабинету, мне ничего не стоило мгновенно отключить дисплей. Он имел и другое назначение. Родж мог, например, привести ко мне посетителя, оставить меня с ним наедине, выйти в кабинет к Пенни, написать мне записку и передать ее на дисплей. Это были срочные заметки типа: «Заласкайте его до смерти, но ничего не обещайте»; «Все, что ему от вас надо — это представить его жену королевскому двору. Обещайте ему это и выпроваживайте»; «С этим будьте осторожны. Он из «трудного» округа и гораздо умнее, чем кажется. Передайте его мне, я все улажу».
Не знаю, кто в это время на самом деле руководил правительством. Думаю, «карьерные» заместители. Каждое утро на моем письменном столе появлялась кипа документов. Я ставил под ними свою корявую бонфортовскую подпись, а Пенни утаскивала все прочь. Меня просто заворожили масштабы бюрократической машины Империи. Однажды, когда нам пришлось проводить заседание за пределами наших офисов, Пенни провела меня, как она сказала, прямиком через Архив, где миля за милей тянулись бесконечные ряды стеллажей, каждый из которых представлял собой как бы соты с ячейками для хранения микрофильмов. За стеллажами проходили движущиеся дорожки, чтобы клеркам не тратить дни на поиски нужного досье.
Пенни сказала, что провела меня только по одному крылу Архива. Каталог всех досье, говорила она, занимает пещеру размером с Зал Заседаний Великой Ассамблеи. Услышав это, я порадовался, что знакомство с государственной деятельностью для меня, так сказать, скорее хобби, чем постоянная работа.
Встречи с посетителями были неизбежным злом и главное — совершенно бесполезным, поскольку Родж или Бонфорт через Роджа сами принимали все решения. Для меня настоящая работа заключалась в написании речей для предвыборных выступлений. Был пущен слух, что мой доктор опасается осложнений на сердце после вирусной инфекции и рекомендовал мне оставаться в условиях пониженной гравитации на все время предвыборной кампании. Я не хотел рисковать, выступая двойником на Земле, а еще меньше — на Венере. От фэрли-досье, когда имеешь дело с толпой, толку было мало, не говоря уж об опасности, которую представляли террористические организации Активистов. Никому из нас, а мне особенно, не хотелось даже думать о том, что я мог бы наболтать, вкати они мне хотя бы минимальную дозу неодекокаина.
Кирога мотался по всем континентам Земли, выступая по стерео и с трибун перед огромными стечениями людей. Но Роджа Клифтона это не тревожило. Он пожимал плечами и говорил: «Пусть себе. Выступлениями на политических митингах голосов не соберешь.
Только сам вымотаешься. На митинги-то ходят одни фанатичные приверженцы».
Оставалось лишь надеяться, что Родж прав. Предвыборная кампания была короткой — всего шесть недель с момента отставки Кироги до того дня, который он сам назначил для проведения выборов. Поэтому я выступал чуть ли не каждый день или по Имперской сети, где нам предоставили равное время с партией Человечества, или же в записи — ролики ежедневно отправлялись с шаттлами для последующей трансляции на митингах и собраниях со специфическим составом аудиторий.
Выработалась своего рода рутина — ко мне поступал черновик речи (возможно, его писал Билл, с которым я больше не встречался), я его перерабатывал, Родж просматривал переработанный вариант и возвращал его мне либо одобренным, либо, иногда, с незначительными изменениями, сделанными почерком Бонфорта, который стал таким корявым, что его почти невозможно было разобрать.
Я никогда не касался мест, выправленных Бонфортом, хотя остальной текст подвергал новой правке: когда вы начинаете «прокатывать» текст вслух, всегда обнаруживается, что то же самое можно сказать короче и живее. Я начал улавливать характер поправок Бонфорта — чаще всего они сводились к устранению всякой водянистости — выражения он предпочитал крепкие и определенные.
С Бонфортом я еще не встречался. Я чувствовал, что не смогу носить его личину, если увижу его на одре болезни. Но я был не единственным человеком из нашей маленькой команды, который его не навещал: Капек выставил Пенни — ради ее же блага. Я об этом узнал только позднее. А тогда знал лишь, что с тех пор, как мы прибыли в Новую Батавию, Пенни стала раздражительной, забывчивой и мрачной. Под глазами у нее появились крути, как у енота. Всего этого я не мог не заметить, но приписал эти симптомы усталости от тревог, связанных с кампанией, и беспокойству за Бонфорта. Я был прав только отчасти. Доктор же Капек не только все понял, но и принял свои меры, подвергнув ее легкому гипнозу, задав ей ряд вопросов, а затем строго запретив посещать Бонфорта до тех пор, пока со мной не будет все кончено и меня не отправят на Землю.
Бедная девочка почти с ума сошла, разрываясь между посещениями чуть ли не умирающего человека, в которого была безнадежно влюблена, и работой в тесном контакте с другим мужчиной, который не только схож с первым как две капли воды, но и говорит, и действует так же и при этом абсолютно здоров. Она уже начинала ненавидеть меня.
Молодчина Капек понял, в чем корень зла, сделал ей кое-какие постгипнотические внушения, но категорически запретил входить к больному. Естественно, мне тогда об этом ничего не сказали, да меня это и не касалось. Пенни же ожила и снова стала дружелюбной и невероятно энергичной, какой я ее знал до этого. Для меня же обстановка изменилась в корне. Надо честно признать — по меньшей мере раза два я был на грани разрыва с этой проклятой нервотрепкой, если бы не Пенни.
Мне нередко приходилось бывать на заседаниях Исполнительного Комитета по проведению кампании. Поскольку Экспансионистская партия была партией меньшинства и, по сути дела, лишь фракцией коалиции нескольких партий, удерживаемых вместе только личностью и лидерством Джона Джозефа Бонфорта, мне пришлось изображать его там и вливать в глотки этих обидчивых примадонн сладенький успокоительный сиропчик. К таким заседаниям меня готовили особенно тщательно, рядом со мной сажали Роджа, чтобы он наставлял меня на путь истинный, если случится какая-то заминка. Явка на эти заседания была для меня обязательна.
Примерно за две недели до выборов должно было состояться заседание, на котором намечалось произвести распределение «надежных» округов. У нашей организации всегда в запасе были тридцать-сорок округов, в которых наверняка можно было провести тех кандидатов, что были нужны или для формирования Кабинета министров, или для других политических целей.
