Александр Громов - Мягкая посадка
Проскочили. Позволено отдышаться и мысленно показать снайперу укромные телесные подробности. (Жаль, что только мысленно, но ведь отстрелит. Во-он там он, кажется, засел, далековато — надо будет сказать Наташе.) Дальше прямо по улочке, да по правой стороне, а не по левой, да короткий бросок под арку через двадцать шагов после поворота, затем напрямик через сгоревшее здание, а там по другой улочке, и вот оно Сашкино «куда надо» — городской штаб очистки, здесь же подчиненный ему штаб по борьбе со снегом, здесь же же мобилизационный пункт, здесь же бывшая воинская часть таинственного рода войск и историческая городская гауптвахта с мемориальными досками под каждой третьей решеткой. Экспертный совет тоже здесь сидит. Все это хозяйство за одним забором, и тут уж как положено: КПП, караульная рота забытых в Москве профессионалов, колючий вал трех метров ростом — при желании можно металл добывать. И ржавая на нем колючка, и новенький «самохват», и прочие культурные слои для исследователей. А на подходе, сейчас я его увижу, стоит, уполовинив проезжую часть, раздетый «ведьмак», уж не упомню, с каких пор. Покойник, но заслуженный. Видно, что при жизни он любил ходить сквозь стены кратчайшим путем из переулка А в закоулок Б, а горел по меньшей мере дважды. Интересно бы знать: на его аппаратуру тоже влияли астральным способом? Я в переселение душ не верю, а Гарька мог бы найти время поинтересоваться, как делались комплектующие в святая святых силиконовых долин и чего можно ждать, когда при попадании в гермозону одного-единственного и даже старательного дубоцефала зимой в сверхчистые расплавы непонятным образом начинает залетать снег, а летом — мухи…
Шучу, шучу. Какие сейчас мухи.
Часового нет, и правильно, чего ему торчать на морозе. Я прислоняю адаптанта лицом к стене и принимаюсь колотить в дверь, пока на стук не выходят — впрочем, выходят лишь для того, чтобы преградить мне дорогу. Вид у профессионала типично дубоцефальный. В лицо меня здесь пока плохо знают, но в лицо и не смотрят, а смотрят на то место, где у порядочных людей должен быть лацкан, а у уполномоченных Экспертного Совета — значок-пропуск. Значок у меня на месте, так в чем дело? Оказывается, в пленном. С собаками и адаптантами вход воспрещен.
— Вызови начальство, дурак.
Все как всегда. Начальство не торопится. Потом оно выйдет — сонное до потери брезгливости, нелюбопытно пробежит взглядом сначала по мне, затем по адаптанту, лениво покачается с пятки на носок, буркнет: «Опять нам, что ли? Сами не могли за угол отвести?» — и после короткого спора все же пропустит и меня, и пленного. Все так и будет. Все произойдет очень обыденно — вот что самое страшное. Обыденность трагедии. Норма. От которой хочется зажмуриться. Как объяснить это детям, которые у нас, возможно, еще будут? Как и почему мы такое допустили? Дети ведь спросят. Небритый дядя в арктическом снаряжении, отобранном у муниципального десантника, конвоирует пленного. Пленного истратят на эксперименты, тот же Мишка Морозов в изолированном боксе опробует на нем нововыведенный штамм какой-нибудь дряни. Пленный умрет или не умрет. Если умрет, той же дрянью заразят добровольца и попытаются вылечить. Доброволец умрет или не умрет. Тут все ясно. Но давайте попробуем, давайте поднатужимся и честно ответим на простой вопрос: как получилось, что мы, такое устойчивое, напористое, умелое, такое уверенное в своих неиссякаемых возможностях и вместе с тем вроде бы достаточно осторожное, вперед-назад-и-по-сторонам-смотрящее человечество, как мы довели себя до состояния, при котором лютая борьба за выживание обыденна, а проигрыш начальной фазы борьбы очевиден? Как же вы не заметили, спросят дети. У нас спросят. И с нас спросят. Отвести глаза? Ну, нет. Разумеется, мы начнем выкручиваться и врать, что сделали все от нас зависящее, а если бы сверху на нас не давили страшной каменной тяжестью несколько твердолобых или корыстных дураков (которых мы сами же и взгромоздили себе на шею, но об этом мы распространяться не будем), то сделали бы гораздо больше, и, обидившись, заявим, что нехорошо так разговаривать с отцами, прожившими несладкую жизнь — сам бы попробовал, сопляк! — по вине тех, кто жил прежде нас и не принял мер, — ведь старт ползучему обесчеловечению, превратившемуся ныне в обвальное, был дан не при нас, а значительно раньше, так что ваши отцы не повинны ни в чем и ни перед кем — уяснил, щенок? Марш к амбразуре! Проверь пулемет и гляди в оба! Кто же виноват? — спросят с громадным детским недоумением, готовые верить любому ответу. И мы, конечно, придумаем канонические ответы на любые детские вопросы, потому что ничего другого нам не останется… Ох, как мы придумаем!
Держитесь, дети.
И верьте.
3Если человек в здравом уме носит на плечах китель с чужого плеча и со знаками различия, нанесенными прямо на ткань через трафарет, это еще не обязательно выдает в нем размороженного участника Ледового похода. Гораздо вероятнее то, что этот человек намеревался прожить свою жизнь как-то иначе. И если у него нет руки и половины скальпа, а фальцет ровен и начисто лишен интонаций, сразу же наводя на мысль об искусственных голосовых связках, можно сколько угодно думать, что командующий имел несчастье родиться с хромосомными дефектами. Но куда ближе к истине будет гипотеза о сугубом преобладании внешних факторов.
— …Кроме того, дубоцефалы, — сказал командующий. — Я имею в виду неотмобилизованных — да-да, прежде всего я намерен поднять именно этот вопрос, и чем скорее мы его решим, тем лучше. Что с ними делать? Их сейчас в городе тысяч двести. То, что тянуть с ними дальше нельзя, ясно даже идиоту. От ответа на вопрос прошу не уходить. Мне нужно, чтобы Экспертный Совет дал наконец хоть какие-то рекомендации, и самое главное: продолжать их все-таки кормить или нет?
— Не знаю, — сказал я.
— То есть, как так не знаете? Кто же еще должен знать? Вопрос, по-моему, поставлен предельно ясно: либо мы продолжаем ежедневные раздачи и через три недели остаемся без крошки продовольствия — наши ресурсы вовсе не безграничны, — либо надо объявлять о том, что дубоцефалов мы кормить не будем. Так?
— Не обязательно, — заметил Сашка.
— Что не обязательно?
— Не обязательно объявлять.
— Ну да… — Командующий встал и с ожесточением поскреб в бороде. — Верно, не обязательно. Да сидите вы — повскакали!.. Допустим, мы кормим только тех, кого используем… м-м… на какое время хватит наших ресурсов при этом условии? Надеюсь, хотя бы это у вас просчитано?
— Конечно, — я пожал плечами. — В предположении о неизменной динамике потерь и о том, что мы не дадим разграбить контролируемые нами склады, — месяца на два. Точнее сказать трудно. При удачном стечении обстоятельств, может быть, на десять недель.
