Кирилл Бенедиктов - «Если», 2004 № 12
— Откуда ты знаешь?
— Потому что занимаюсь этим. Я знаю. Скажу точнее — это моя сущность. Я тот, кто знает.
Эвери, щурясь, разглядывает собеседника, пытаясь хотя бы на миг остановить это лицо так, чтобы его можно было рассмотреть.
— Ага, тот, кто знает! Ну, а знаешь ли ты, на кого похож?
— Ты не понимаешь меня, Эвери. Я принял этот облик только для того, чтобы тебе проще было увидеть меня.
— Мне стало бы легче, если бы у тебя появилось лицо, — возражает Эвери.
— Отлично, — отвечает мужчина. — Дай мне его.
— Это так просто? Собеседник кивает.
— Хорошо.
И мужчина получает лицо отца Эвери.
— Теперь тебе спокойнее? — спрашивает он.
— Скажи, а что это значит — «тот, кто знает».
— Я не существую, пока не возникает необходимость выяснить какую-то вещь. И когда я узнаю то, что следует узнать, тогда мое существование прекращается.
Эвери начинает понимать.
— Итак, ты существуешь только до тех пор, пока не знаешь того, что тебе необходимо узнать?
Мужчина с лицом отца Эвери кивает.
— Рассказывай свою повесть, — говорит Эвери.
Уходить на покой в девяностых годах — одно удовольствие. Особенно с такой работы, как у меня. Ты получаешь пенсию и страховку. Ты учишь лилии расти на морском побережье Мэна. Ты совершаешь утренние прогулки по национальному парку Акадия в обществе жены. Когда тебе становится скучно, можно давать консультации автомобилистам.
Соскучиться я не могу, потому что когда мне становится тоскливо, я начинаю вспоминать о Моу Берге, четвертаке и том июльском дне, когда отец отпросился с работы, чтобы сводить меня на игру.
Я заработал уйму денег на консультациях.
Мою жену зовут Донна. Она чуть выше меня и заметно худее, а волосы ее в точности повторяют цвет полной луны, высоко парящей в зимнем небе. Мы женаты тридцать семь лет, и я давно забыл, как можно любить другую женщину. Она хочет, чтобы я не торопился, чтобы наслаждался золотыми годами. Ей надо знать, почему я не желаю отправляться в Европу. Мы счастливы вместе, и наши дети нередко навещают нас.
Мне бы хотелось рассказать Донне, почему я не хочу ехать в Европу, однако я скрыл эту причину — так же, как прятал «вражеский» автограф под козырьком пропотевшей бейсболки «Детройт Тайгерс».
Моу Берг скончался в Нью-Йорке в 1972 году, пережив моего отца на двадцать семь лет. После его смерти мы с Донной впервые отправились в этот город.
— Есть такой ученый, которого зовут Вернер Гейзенберг, — говорит мужчина с лицом отца Эвери.
— Он немец? Мужчина кивает.
— Значит, мы будем воевать с ним, — заключает Эвери.
— Да. Гейзенберг уже очень знаменитый ученый, и после того как начнется война, он будет работать на фашистов, чтобы расщепить атом и создать атомную бомбу. И вот ты стоишь перед выбором: убьет Моу Берг этого Гейзенберга или нет?
— Моу Берг — убийца? Он ведь играет, в бейсбол!
— Сейчас — да. Но с началом войны он поступит в Управление стратегической службы и станет разведчиком Соединенных Штатов. Одно из его заданий в 1944-м будет предусматривать посещение лекции Гейзенберга. Бергу поручат убить Гейзенберга, если выяснится, что нацисты близки к созданию атомной бомбы.
— Ты сошел с ума, — говорит Эвери. — Я читал об атомных бомбах в «Эмейзинг». В жизни их не существует.
— Они будут существовать.
С сомнением в голосе Эвери говорит:
— Пусть так, но какое отношение все это имеет к моему мячу?
— Если Моу Берг сделает еще один хоум-ран, он начнет чаще играть в этом сезоне. Поскольку для армии он уже староват, Берг отыграет и следующий сезон. Тогда УСС наймет вместо него кого-то другого. И этот человек явится на лекцию и убьет Гейзенберга.
— Отлично, — говорит Эвери. — Если такая вещь, как атомная бомба, еще не существует, нам, конечно, не надо, чтобы ею завладел Гитлер.
— Но что, если убийство Гейзенберга не способно повлиять на возможность нацистов создать атомную бомбу раньше Соединенных Штатов? Тогда блестящий ученый погибнет без всякого толка. — Эвери молчит, и мужчина продолжает: — Если убийство Гейзенберга состоится, в опасности окажутся и прочие германские физики. И в результате получится, что люди, реализовавшие американскую космическую программу, или погибнут, или, опасаясь за свою жизнь, после войны уедут в Советский Союз.
— Космическую программу? — вдруг начинает волноваться Эвери.
Он только что прочел «Первые люди на Луне» Г. Уэллса. — Значит, мы полетим на Луну?
Его воображение рисует серебристые обтекаемые ракеты, одна за другой стартующие в космос. И одну из них пилотирует он. Эвери станет астронавтом.
— Не обязательно, мой мальчик. Вариантов много, однако в одном можно не сомневаться: если погибнет Гейзенберг, первыми ступят на Луну не американцы. Возможно, в таком случае на ней вообще никто не побывает.
Эвери молчит, разглядывая пол, который, в общем-то, таковым не является. Он, скорее, похож на множество полов сразу, каждый из которых вроде бы здесь, но не совсем.
— А откуда тебе это известно? — спрашивает он.
— Не знаю. До твоего появления здесь я не существовал. Когда ты уйдешь отсюда, меня не станет. Но пока существует эта неопределенность, буду существовать и я.
— А важно ли это — кто первым высадится на Луну? — спрашивает Эвери.
— Наверное, не слишком. Куда существеннее то, кто первым изобретет атомную бомбу.
Эвери следит за вращением четвертака. Если чуть сдвинуться с места в ту или иную сторону, будет казаться, что у человека, наделенного лицом его отца, вместо глаз серебряные монетки. Но хоум-ран Моу Берга — такая вещь, о которой можно будет рассказать приятелям. Он думает.
— Ладно, — говорит Эвери немного погодя. — Можешь оставить мяч себе.
Иногда луна напоминает серебряную монетку, и бескрайние орлиные крылья ее чар парят над пейзажем. Летними ночами я жду, пока она вынырнет из марева над горизонтом, и засиживаюсь допоздна, размышляя о том, что планетка эта вращается, как тот самый четвертак. Полная, похудевшая, ополовиненная, узенькая, как серп, новая. После проведенных на веранде летних вечеров в голове моей складывается целый кинофильм, и иногда мне снится тот человек с лицом моего отца, только на сей раз глазами ему служат диски луны. Они мерцают — как бывает, когда пленка движется недостаточно быстро, чтобы обмануть глаз.
Орел или решка. Пятьдесят на пятьдесят. Кошка либо жива, либо мертва. Но если подбросить монетку десять раз, результат пять на пять выпадет не столь уж часто. Я подолгу бросаю монетку, особенно летом, поздними вечерами, под серпиком луны.
