Наталья Шитова - Отступник
Шеп перевернул младенца вверх спинкой и опустил под воду.
— Великий Нерш!.. — заговорил лешак, но голос его сорвался, и Валька едва не потерял сознание. Но руки Шепа были по-прежнему погружены в воду. И Валька понял, что семнадцатилетний леший, сам по всем меркам еще лешонок, находится в невероятном напряжении под навалившейся на него ответственностью. Валентин несмело протянул руки и ободряюще сжал плечи своего друга, и Шеп продолжил:
— Прими, о великий дух Нерша, моего сына! Не отвергай дитя, рожденное в любви. Прими его в число твоих детей, защити его, надели его силой, одари его своими милостями, научи жить по совести и естеству своему, научи любить и ненавидеть, научи страдать и радоваться… Пусть вырастет он на радость нашему роду, пусть крепнет его душа! Позволь мне дать ему имя, чтобы знали и узнавали его повсюду. Позволь мне любить и оберегать его, позволь мне поведать ему о великой мудрости и милости твоей!
Вынув ребенка из воды, Шеп положил его животиком себе на колено. Полилась вода. Ребенок захныкал, запищал, задергал ручками и ножками.
Шеп бережно перевернул мальчика. Он морщился и плакал, но его плачь был отрадой Вальке: младенец был жив, а значит Нерш принял его.
Шеп повернул к Вальке свое побледневшее лицо, по которому струился пот, и протянул лешонка человеку. Валька взял его, цепенея от волнения, ощутил ледяную прохладу мокрой гладкой кожицы и всхлипнул. Руки его затряслись, и он не стал возражать, когда Шеп властно отобрал у него мальчика. Вытирая с лица влагу, Валька завороженно смотрел, как Шеп распахнул свою накидку и прижал ребенка к своей теплой груди. Мальчик попищал немного и успокоился, согретый телом Шепа.
Валька почувствовал, как с его плеч свалился громадный груз.
Он встал и вслед за Шепом пошел вверх по берегу Нерша.
— Так какое имя шепнул тебе великий дух? — спросила Юша, когда они подошли к ней.
— Это первый внук нашего отца, — отозвался Шеп. — Нерш хочет, чтобы он носил имя деда — Мрон.
Вальке было не так уж и все равно. Но поскольку существовало созвучное человеческое имя, он и не думал возражать.
Первые сутки прошли почти прекрасно. Юша была спокойна, утверждала, что чувствует себя хорошо. И Валька уже почти уверился в благополучном исходе. Но на вторые сутки Юша заметно ослабела, почти не разговаривала, и было заметно, что ей очень трудно кормить малыша. Шеп и Кшан принялись по очереди поить ее кровью, но улучшения не наступило. На третье утро она даже не смогла поднять рук, чтобы взять младенца. Шеп готов был отдать сестре всю свою кровь, но лешуха не смогла даже сосать, ее губы почти не шевелились. По каплям Шеп вливал сцеженную кровь в рот Юше, пока она еще могла хотя бы глотать. Но все было тщетно. Юшу охватил сильнейший жар, отнявший у нее последние силы. К вечеру третьего дня Юша тихо умерла, без единой жалобы, без единой слезинки. Просто затихла, закрыла глаза, и все было кончено…
… У Валентина было еще о чем порассказать брату. Но для этого нужно было много времени и немало сил. Проговорить все, что камнем залегло на сердце, было очень тяжело, и Валентин не решился продолжить.
Резкий скрип замученного стула окончательно вывел его из оцепенения воспоминаний. Валентин уставился на Сергея, который встал над ним:
— Ну что тебе, Сережа? Я сегодня не могу больше говорить…
— Ладно, ладно… И правда, на сегодня достаточно. Но меня мучает один малозначащий, но любопытный вопросик… Я не очень понимаю, как ты получил на мальчика документы…
Валентин усмехнулся:
— Так Шеп обещал, что не будет возражать против человеческих обрядов. Я не настолько рехнулся, чтобы попытаться окрестить лешонка. И мне осталось только заняться обычными бумажками. Правда, я приступил к этому, когда Мироше было уже года три. Мне несколько месяцев пришлось подъезжать с ухаживаниями к секретарше сельсовета. Тетка она была одинокая, молодящаяся и не дура выпить… И я старательно изображал из себя страстного донжуана, не способного перенести свидание даже на несколько часов. Я набрасывался на нее прямо в приемной после того, как сельсовет опустеет. Приносил ей время от времени пол-литра… После нескольких неудачных попыток, мне удалось напоить ее в конце свидания до бесчувствия. И я влез в сейф, взял бланки свидетельства о рождении и свидетельства о смерти, поставил на них подлинные печати. Документ на Мирошу я заполнил сам, и в свой паспорт вписал его сам. Никакой актовой записи, разумеется, не существует, да разве кому придет в голову когда-нибудь проверять это? Свидетельство о смерти Юши может потом пригодиться, чтобы не было заморочек и вопросов о матери Мироши. Но сам заполнять его не стал, потому что там требуются медицинские термины. Нет у меня здесь знакомых врачей…
— Ну это не беда, я заполню тебе эту бумажку, — сказал Сергей и вдруг хитренько улыбнулся. — Говоришь, изображал донжуана, набрасываясь на бедную женщину? Ты, конечно, отменный артист, Валяй, но тут мало одного таланта. Как же ты умудрился быть страстным в плановом порядке? Видно, тетка все-таки была ничего?
— Ага, ничего. Хорошего. Была она чуть симпатичней крокодила, засмеялся Валентин. — Просто Шеп дал мне настой одной удивительной травки. Если вдруг у тебя случатся проблемы по этой части — поделюсь…
Сергей тоже засмеялся, но внезапно его лицо перекосила болезненная гримаса, он наклонился, взял Валентина за шею жесткими сильными пальцами и легонько сжал:
— Ох, елочки-палочки… Как же тебя угораздило во все это влипнуть, нерадивая твоя душа?..
Сергей повернулся и присел на край кровати рядом с Валентином. Пружинная сетка под ним просела почти до пола, и Валентин ухватился за никелированную спинку кровати, чтобы не сползти вниз.
— Ты уж не серчай на старого упрямого простака, но я опять с бесполезным упреком, — пробормотал Сергей, и его тяжелая рука легла на колено Валентина.
— Я могу понять, почему ты ни слова не хотел объяснить родителям. На нормальную реакцию с их стороны надеяться не приходилось. Но я, честно говоря, до сих пор не пойму, почему ты обошел меня своим доверием? Неужели тебе не хотелось рассказать мне обо всем? Или ты боялся за своих друзей? Ты что, думал, что я побегу тесать колья? Я что, похож на этого самого Пряжкина?
И привязанность, и благодарность к брату испарились в мгновение ока. Валентин, привыкший, что его душевные порывы бывают приняты и поняты без всяких объяснений, отпустил на волю свою досаду. Вспыхнула злость на этого проклятого тугодума, который не может пошевелить собственными заплывшими жиром мозгами и найти какое-нибудь объяснение, кроме глупых намеков. Ну почему Сергей непременно хочет все услышать ушами, и никак не желает просто почувствовать?! Толстокожий недоумок!
