Роберт Силверберг - Ночные крылья. Человек в лабиринте. Полет лошади
Дрожа от озноба мы пошли за ребятишками в те дома, где были больные.
Болезнь кристаллизации была завезена с одной из звезд. Земляне подвержены не многим болезням чужеземцев. Но эта болезнь, завезенная туристами с созвездия Копья, прижилась у нас. Если бы эта болезнь вспыхнула у нас в славные времена Второго Цикла, то ее бы погасили в течение одного дня. Но теперь мы умеем гораздо меньше. И года не проходит без новой вспышки. Олмэйн была просто повергнута в ужас, когда мы вошли в первую глиняную хижину, куда поместили несколько больных.
Эта болезнь не оставляла никаких надежд для своих жертв. Единственное, на что можно было надеяться, так это на то, что она пощадит здоровых. К счастью, это не очень заразная болезнь. Но она очень коварная, передается неизвестным путем и совсем необязательно передается от мужа к жене, а вдруг перекидывается на противоположный конец города, а иногда и в другую страну. Первый ее симптом — шелушение кожи, зуд. Обсыпанная чешуйками кожи одежда, воспаление кожи. За этим следует ослабление костей из-за недостатка кальция. Человек начинает хромать, а тело становится резиновым, но это только начальная стадия. Вскоре начинают затвердевать кожные покровы. Плотная, непрозрачная пленка затягивает глаза; ноздри стягиваются, кожа становится грубой и пупыристой. На этой стадии очень типично появление ясновидения. В пораженном болезнью проявляются способности Сомнамбул, он произносит предсказания. Душа может покидать его тело, иногда на долгие часы, хотя жизнь в нем не умирает. А дальше, когда истекает двадцать дней со дня начала болезни, начинается кристаллизация. Костные структуры растворяются, и кожа покрывается трещинами, при этом образуются сияющие кристаллы строгой геометрической формы. Жертва в это время выглядит очень красивой — как собственная копия, усыпанная драгоценными камнями. Кристаллы сверкают фиолетовыми, зелеными и красными цветами. Все новые грани появляются каждый час. Даже слабое освещение в комнате вызывает сверкающее отражение от больного, которое дразнит и восхищает. И все это время меняется внутреннее состояние тела, будто на свет рождается странная куколка. Каким чудом в этот период в жертве еще теплится жизнь на протяжении всех этих трансформаций — непонятно, но ясно одно — жертва скорее всего не сознает этих изменений и уже не может общаться с окружающими. И наконец, изменения поражают жизненно важные органы, и все заканчивается. Никакое вмешательство не способствует восстановлению органов, а только убивает больного. Агония проходит быстро: конвульсии и последний разряд энергии по каналам нервной системы, тело сгибается дугой, это сопровождается нежным звоном дрожащего стекла — и все кончено. На планете, откуда пришла эта болезнь, кристаллизация — совсем не болезнь, а просто метаморфоза, результат тысяч лет эволюционных изменений, путь к символическим взаимосвязям. К несчастью, Земляне еще не подготовлены к таким эволюционным изменениям, и поэтому вещество, которое должно реализовать в организме человека трансформацию, приводит его к фатальному исходу.
Поскольку процесс необратим, то единственное, чем Олмэйн и я смогли помочь этим невежественным и напуганным людям, так это утешением. Я сразу понял, что болезнь прочно обосновалась в этом селе. Здесь были люди на всех стадиях болезни, от первых проявлений зуда до полной кристаллизации. В зависимости от стадии их и разместили в хижине. Слева от меня располагался мрачный ряд новых жертв, находящихся в полном сознании, расчесывающих руки и наблюдающих за теми мучениями, которые их ждали впереди. У стены в глубине на матрасах лежали пять селян с уже огрубевшей кожей, в той стадии, когда больные начинают пророчествовать. Справа от меня лежали больные с разной степенью кристаллизации, а прямо напротив входа — диадема жертвы, которая переживала последние часы своей жизни. Его тело, будто инкрустированное фальшивыми изумрудами, рубинами и опалами, сверкало красотой, которая вызывала почти физическую боль. Он едва мог дышать. В этой раковине божественного цвета он лежал будто в удивительном забытье, и наверное последние дни его были освещены куда большим восторгом и более сильными эмоциями, чем вся его тяжелая крестьянская жизнь.
Олмэйн метнулась назад от двери.
— Это ужасно, — прошептала она. — Я не войду.
— Мы должны. Мы обязаны.
— Я никогда не хотела быть Пилигримом!
— Ты хотела очищения, — напомнил я ей. — Это нужно заслужить.
— Мы заразимся!
— Провидение найдет нас, чтобы заразить, где бы мы ни были. Оно бьет наугад. Опасность здесь для нас не больше, чем где-нибудь в Паррише.
— Почему же столько людей, пораженных этой болезнью, здесь?
— Это село заслужило кару Провидения.
— Как ты веришь в весь этот мистицизм, Томис, — сказала она с горечью. — Я недооценила тебя. Я думала, что ты здравомыслящий человек. Этот твой фатализм — мерзость.
— Я видел, как завоевали мою планету, — сказал я. — И еще я видел, как погиб Принц Рама. Несчастья заставляют человека испытывать определенные чувства и вырабатывать к ним определенное отношение. Пошли, Олмэйн.
Мы вошли, но Олмэйн все еще колебалась. Теперь и мною овладело чувство страха, но я подавил его. Я почти красовался своим благочестием, пока спорил с моей симпатичной спутницей-Летописцем, но не могу отрицать, что меня неожиданно охватил страх.
Я заставил себя успокоиться.
Существуют искупления и искупления, сказал я себе. Если я задержусь, я останусь верным Провидению.
Возможно, Олмэйн пришла к такому же решению, когда мы вошли, а может быть ощущение горя заставило ее войти в новую, нежелательную для нее роль сестры милосердия. Мы с ней сделали обход. Мы прошли от тюфяка к тюфяку, наклонив вперед головы и крепко сжав звездные камни. Мы произносили слова, мы улыбались, когда только что заболевший просил вернуть ему уверенность. Мы молились. Олмэйн остановилась перед девушкой, болезнь которой проходила уже вторую стадию и глаза которой уже покрылись твердой ороговевшей пленкой; она встала около девушки на колени и дотронулась до ее покрытой чешуей щеки звездным камнем. Девушка начала произносить какие-то предсказания, но, к сожалению, на языке, который мы не понимали.
Наконец, мы подошли к тем, кто находился в последней стадии болезни, кто уже вырастил свой собственный великолепный саркофаг. Я почувствовал укол страха и, видимо, то же почувствовала и Олмэйн, потому что мы долго стояли молча перед этим фантастическим зрелищем, и потом она прошептала:
— Как ужасно! Как замечательно! Как красиво!
