Валентина Мухина-Петринская - Планета Харис
— Ты не понимаешь, Уилки. Теперь я уже не ученый… не артист, а главное — коммунистом настоящим я не могу быть.
— Но… ладно, Уилки, тебе нельзя волноваться. Ты просто болен, и это пройдет.
— Может быть, и пройдет, — неуверенно согласился Уилки. Рука его нервно теребила одеяло — тонкая выразительная рука.
— Конечно пройдет! Тебе тяжело говорить. Хочешь, Кирилл тебе расскажет о России? Ты никогда там не был.
— Я с удовольствием послушаю о России… потом. Я хочу, чтоб ты знал, что именно со мной сделали. И пусть русский узнает. Ничего, сейчас мне лучше. Слушайте.
Мне сказали, что я арестован. Было три часа ночи, и на них была форма полиции. Но привезли меня не в тюрьму, а в какую-то больницу. Может, в тюремную больницу?
Я был заперт, в двери волчок, ни одного окна, в потолке лампы дневного света, но это была не камера, а одиночная палата. Даже пахло больницей.
Никто меня не допрашивал, меня не били. Никакого видимого насилия. Снотворное мне дали с едой или питьем. Но в лаборатории я очнулся… Я лежал на столе, вокруг что-то делали врачи в обычных марлевых масках, какие надевают перед операцией. И хотя я буквально засыпал, я стал протестовать. Мне сказали: «Не волнуйтесь, вам не сделают ничего плохого. Вы убедитесь в этом потом».
— Что вы хотите со мной делать? — закричал я. — Я не разрешаю меня оперировать. Вы ответите за это!
— Но вас никто не собирается оперировать, — возразил человек в марлевой маске. Я почувствовал укол и уснул.
Я проснулся опять в своей палате, у меня ничего не болело. Я ощупал себя. Нигде ни следа операции. Я только ужасно хотел спать и уснул, несколько успокоенный.
Не знаю, где я был и сколько там был. Я не знал, что вокруг моего имени поднялся во всем мире такой шум…
Окончательно я пришел в себя в пригородной аптеке, куда меня доставили какие-то люди, по их словам подобравшие меня на дороге.
Я назвал свое имя, и через какие-нибудь десять минут аптеку заполнили взволнованные репортеры.
Сначала я чувствовал себя как будто ничего… Я только удивился, что вызываю такой интерес к своей персоне.
Мне стали задавать вопросы. Я рассказал то, что и вам, больше ведь я ничего не знал. А затем… было задано несколько вопросов. О моих взглядах на те или иные проблемы нашего времени, и я… почувствовал неладное.
— Уилки, милый, не надо об этом! — вскричал астрофизик с ужасом.
— Потерпи. Ты должен знать. Я чувствовал… я мыслил не так, как всегда. О! Как я был благодушен! Как миролюбиво настроен ко всему, что творится вокруг… Технократическая олигархия? Ее всевластие? Но они же пекутся о будущем Америки. Они знают, что делают. Они, право же, хорошие парни! Непонятно, почему я за них не голосовал… И вообще, мое дело сторона. Я маленький человек. Была бы работа да девчонка в придачу… Я ужасался своим словам!..
— Не надо, Уилки, прошу тебя!
— Уже все… Вот тогда со мной начался первый припадок. Меня доставили в клинику. Память мне пока не изменила. Но в глубине души я удивляюсь самому себе. Чего мне, собственно, нужно? Что я лезу на рожон? Я — маленький человек, клоун и мим. Как все, так и я. Разве мне больше всех надо? Ну, вступил в Коммунистическую партию США сдуру, по молодости лет, но не пора ли закругляться? Вот, дорогой брат, что у меня теперь на душе. Ты помнишь, что я говорил тебе в нашу первую встречу, когда мы с тобой проговорили всю ночь напролет. Тогда я рассуждал иначе, не так ли?
— Уилки! Родной мой!
— Подожди. Обещай мне, что вы, ученые, будете бороться, не дадите им… обесчестить науку…
— Обещаю. Даю слово! Вот в присутствии Кирилла.
— Будьте покойны, Уилки Саути, — заверил я, — мы оба выступим на пресс-конференции. Об этом узнают народы всего мира.
— Спасибо… Кирилл Мальшет, — Уилки пожал мне руку и слабо улыбнулся брату.
— Пожалуй, я посплю, — сказал он тихо и закрыл глаза. Уилки подоткнул ему одеяло, поцеловал его, и мы вышли на цыпочках.
Домой вернулись мы вместе. Но вечером Уилки уехал к брату в больницу, предупредив, что будет возле него всю ночь. Я предложил свои услуги, но Уилки сказал, что лучше не надо: все-таки я русский, и не надо зря дразнить гусей.
Вечер я провел с Джен и близнецами. Рассказывал по их просьбе о России и о Луне. Потом разошлись по своим комнатам.
Джен чего-то боялась и попросила садовника и механика-шофера ночевать в доме. Сама заперла все окна и двери.
Перед сном, лежа в постели, я думал об истории Уилки Саути. Беспокойство за судьбу мима не покидало меня. Как врач, я понимал, какой операции подвергли Уилки Саути, и восхищался его силой воли.
Потом мысли перекинулись на другое. Я вспомнил о доме. Рената… Почему я полюбил именно ее? Не Вику, например, которой я искренне восхищаюсь. То, что я знаю о ней, о Ренате, скорее могло помешать.
Я привык видеть людей, всегда торопящихся куда-то, часто нервничающих, с громкими пронзительными голосами. Возможно, причина этого — в чрезмерном шуме.
И вот я встретил человека совершенно другого. Удивительного! Словно стройная елочка на солнечной лесной полянке. Высокая, тоненькая, крепкая, дружив с ветром и солнцем. Как же возле нее легко дышится. Какие у нее светлые, ясные серые глаза, большой чистый лоб, русые блестящие волосы. И говорит и смеется она неторопливо, негромко. И от слов ее веет такой же ясностью, чистотой и миром, как от всего ее облика. У нее маленькие огрубелые руки, которые не боятся земли.
Если бы эта девушка стала моей женой, я бы назвал себя счастливейшим человеком. Только бы она не исчезла так же загадочно, как появилась!!!
Я не могу без нее жить.
На рассвете что-то разбудило меня. Словно ледяным ветром пахнуло. В дверях стоял Уилки в пальто и шляпе и смотрел не на меня, а куда-то в окно.
— Уилки! — вскричал я испуганно.
— Тише, тише, Кирилл, — остановил он, — разбудишь Джен. Он прошел в комнату и, сбросив пальто прямо на пол, присел в кресло. Шляпу он забыл снять. Галстук где-то оставил. В сумраке рождающегося утра лицо его казалось постаревшим и серым.
Передо мной словно сидел Уилки Саути и смотрел невидящим взором. Тогда я стал торопливо одеваться, сдерживая дрожь и путаясь от волнения в одежде.
Одевшись, я распахнул окно, сел рядом с ним.
— Уилки Саути умер, — сказал он как-то безжизненно. — В два часа ночи.
Долго мы сидели молча, подавленные бедой.
— Я любил своего брата, — тяжело проговорил Уилки. — Ты не представляешь, Кирилл, как я любил его. Будьте прокляты негодяи, убившие его!..
Он опять надолго умолк, глядя в окно. Там разгорался день — алый восток, алые снизу тучи, — будет сильный ветер.
