Р. Эйнбоу - Экипаж Большого Друга
Димка дежурил первым. Я кое-как устроился под кустом, на мху, что покрывал землю почти сплошным ковром, лежать довольно удобно, но сон не шёл. Мысли, тяжёлые, сонные ворочались в голове, цеплялись одна за другую и устраивали этакий слоновий хоровод, не желавший закончиться.
Ночью, разбуженный Димкой, я далеко не сразу сообразил, что происходит и после до утра не мог отделаться от мысли, что нахожусь в каком-то странном сне, где нет ничего кроме светящегося экранчика навигатора. Дикая, давящая тишина и темень выводят из себя быстрее, чем громкий шум, проверено. Единственным средством борьбы с пустотой, которое мне помогло, оказались стихи. Никогда раньше стихов не писал, а теперь сидел и сочинял вирши, мучительно подбирая рифмы и злясь на себя за то, что забыл предыдущее, только что вымученное четверостишие. Стихи и светлячок-навигатор, вот что спасло меня от истерики. Как боролся с напастью Круглый, я спрашивать не стал — мало ли что.
IXВторой день пути был бы, наверное, похож на первый. Но прошли мы гораздо меньше. После полудня Димка, не произнеся и слова, остановился и сел.
— Всё. Давай делать костыль, вон подходящая дубина, — он махнул рукой. — Ступать на ногу больше не могу.
Изготовление костыля заняло немного времени, но скорость упала заметно. Нога у Димы выглядела по моим представлениям, хуже некуда. Как ещё он шёл с утра, не понимаю. Да и сам он не смотрелся, как герой комиксов. Глаза запали, губы потрескались, а щетина отнюдь не добавляла шарма. На разговоры его больше не тянуло, и они постепенно превратились в монологи, мои.
Вечером я решил, что дежурить буду всю ночь, пусть Димка поспит. Он действительно уснул, а мне осталось только размышлять, тяга к стихосложению куда-то улетучилась. Мысли типа «куда мы, чёрт возьми, идём?» — табу, это я понимал чётко и только и занимался тем, что отгонял от себя подобные вопросы. Поскольку единственным ответом было — «не куда, а почему — потому, что гонит нас инстинкт самосохранения».
Оставаться на месте, значит отказаться от борьбы, значит мысленно себя похоронить. Движение — борьба или, пусть, видимость борьбы. Но таков инстинкт. Ещё меня интересовало, почему нас не нашли сервы. Ответ напрашивался — племя маргиналов не захотело сотрудничать с властями. Или власти не захотели их допрашивать о причинах гибели группы захвата. Но когда эта самая группа успела бы доложить, что захватила нас? А, бог с ними. Есть у нас проблемы и поважнее.
Утром я проснулся от холода и боли в спине. Оказалось, что я храбро заснул на посту, да так, сидя, и проспал всю ночь. Боже, до чего я дошёл! Это я-то, который когда-то не мог уснуть, если кровать вдруг показалась недостаточно мягкой или широкой.
День третий прошёл, как в бреду. Димка часто спотыкался, всё норовил упасть. Пришлось взять его руку и положить себе на плечо. Он сразу ослаб, тяжесть, поначалу казавшаяся невеликой, постепенно стала пригибать меня к земле. Мы всё чаще отдыхали, и всё труднее мне становилось его поднимать. К вечеру он не мог говорить, лишь хрипел, с трудом гоняя воздух через лёгкие.
Есть он не стал, сразу, как сели, повалился и заснул. Мне тоже было не до рассуждений. Проглотив паёк, я плюнул на все дежурства и провалился в сон.
А утром Димка не смог встать, он вообще не приходил в себя. Мои попытки заговорить с ним приводили только к тому, что Круглый открывал невидящие глаза и бормотал какую-то чушь.
Я не думал, не было мыслей вообще. Кроме тех, что сопровождали действия. Я нашёл куст побольше, срезал самые крупные ветки, связал их полосами, нарезанными из второго рюкзака. Приделал к разлапистой конструкции лямку, примерил — как раз.
С трудом ворочая, ставшее неподъёмным тело Димки, уложил его на волокушу. Он попросил воды. Пришлось бежать с фильтром и стаканчиком к ручью и качать воду. Выпив полстакана, он снова потерял сознание. Я нацепил лямку на грудь, посмотрел на компас и пошёл.
Двигались мы медленно, но время шло, навигатор отсчитывал километры, а я старался не сбиться с ритма. Шаг, ещё, левой, правой, вдох, выдох. Пройдя километр, падал на мох и лежал, слушая, как успокаивается сердце и проходит шум в ушах.
К вечеру развалились носилки, и до самой темноты пришлось провозиться с новыми. На этот раз я вспомнил о ремкомплекте и использовал клей и узкие полосы материала для заклейки комбинезонов. Долго и громко смеялся над собственной шуткой о том, что скоро стану мастером по монтажу волокуш. Решил, что больше смеяться не стану, говорят, так сходят с ума.
Весь пятый день, как в тумане. Цифры навигатора, привал, подъём, привал, Димка не просит пить, лишь шевелит языком, когда я вливаю в него воду.
На шестой день он пришёл в себя, я даже не понял поначалу, что за невнятные звуки слышны за спиной. Он звал меня:
— Сашка, да стой ты, обормот глухой.
— Да, Дим. Попить? Я сейчас.
Он закашлялся, потом ответил со странным весельем:
— Да брось, какое «попить». Глупости какие. Подойди-ка, чего скажу.
Я сбросил лямку, развернулся и сел рядом с ним.
— Я что сказать-то хотел. Ты оставь меня и топай один. Ты здоровый, ты дойдёшь. А я всё, отбегался. Шансов у меня нет, только мешаю тебе. Ну, не ерепенься ты и не демонстрируй благородство… Эй, ты чего? Спятил что ли?
А я снова испытал приступ дикого смеха, мне было так смешно, что я не мог сидеть и лёжа почти беззвучно содрогался от хохота. Дойдёшь! Куда?! Юморист. Какая разница, как мне идти, если идём мы просто потому, что не можем стоять на месте? Приступ прошёл внезапно и сменился страхом — я слышал, что больные приходят в себя перед смертью, перед самым концом. Остаться одному в проклятом лесу мне показалось самым страшным наказанием.
Я поднялся, сказал строго:
— Молчи лучше, экономь силы. И не смеши меня, крыша и так держится на последнем гвозде. Поехали.
Димка ещё пытался доказать, что я не прав, но вскоре потерял сознание и лишь глухо стонал, когда под волокушу попадали большие корни.
XВечерело. Я остановился, с превеликим трудом пытаясь понять, что не так. Что-то изменилось вокруг. Но что? Через пару минут, когда успокоилось дыхание, я услышал слабый шум. Невидимые механизмы тарахтели, стукали, скрипели невдалеке, прямо по курсу. Плохо соображая, что делаю, я с удвоенной силой налёг на лямку и пошёл на звук.
Через полчаса шум стал отчётливым, в нём угадывался некий ритм. Не то завод, не то железнодорожная станция. Сделалось почти совсем темно, и я рассмотрел впереди слабые отблески электрического света. Стена, высокая, бетонная возникла совершенно неожиданно, я буквально упёрся в неё лбом, когда пытался обойти большой куст.
