Андрей Дмитрук - Ночь молодого месяца (сборник)
Альвинг был одним из первых. Флот поискал его положенное время. Затем Романа восстановили по «импульсному двойнику». Новый Альвинг не желал подвергать себя риску — жил в лесу, плотничал, разводил пчел. Переместитель тем временем прорубал тоннели во все стороны от Солнца. За двадцать лет он подчинил людям больше миров, чем Флот за пять веков. Человек, любопытный, как кошка, жаждавший свободы, точно степной конь, и обилия впечатлений, как ни одно другое существо, сделался еще более подвижным и независимым…
Пока разворачивалось это победоносное шествие, подлинный герой-испытатель Роман Альвинг коснел на совершенно безжизненном, покрытом водой шаре величиной в полторы Земли.
То было странное местечко даже для опытного космонавта. Сплошной океан, день и ночь неразборчиво бормочущий — будто он разумен, как в одной жутковатой старинной повести, и обсуждает сам с собой мировые проблемы. Удивительно спокойный грифельно-серый океан под сумрачным зеленоватым небом. Струистая дымка висела над морем — ни туч, ни ясной погоды. Мертвенный покой.
Океан вяло плескался у подножия бесчисленных островков, вернее, голых заостренных скал. Как один, черные, тускло блестящие, с гладкими обрывами к воде, гигантскими памятниками высились монолиты размером от десятков до тысяч шагов. У крупных островов было несколько вершин, собранных вокруг главного подоблачного обелиска.
Роман, конечно, выбрал скалу побольше, но не веселее прочих: сухая жесткая твердь, бездонные разломы, редкие вкрапления медного блеска белых и красных пород.
Хотя кислород в воздухе и присутствовал, дышать здесь было невозможно из-за обилия иных, ядовитых газов.
Впрочем, Альвинга мало беспокоила пустота и безжизненность мира, случайно оказавшегося под ногами. От удушья и голодной смерти его спасал энергококон — в годы пробных Перемещений обязательная принадлежность испытателя. Замкнутая область энергетических полей; непроницаемое яйцо. Так были устроены теперь все земные машины. Никаких грубо вещественных деталей, трущихся поверхностей, передач. Работало само пространство, расчлененное на мириады ячеек; запоминало, мыслило, исполняло собственные решения.
Кокон Романа был вечен и всеяден. Его питали: магнитное поле планеты, тяготение, лучи тусклого, размытого дымкой оловянного солнца. Кокон обеспечивал кровом, которому не страшен ядерный взрыв. Мог двигаться в воде, в воздухе или напролом сквозь скалу. При нем состоял (вернее, по команде отделялся) шустрый киберпомощник, летающий анализатор, подобный шаровой молнии. Наконец, в коконе жила колония простейших — множество видов, пожиравших и поддерживавших друг друга. Это называлось — экоцикл. Микробы очищали кислород и воду; извлекали из самых едких газов белково-витаминную массу, принимавшую вкус любого блюда. Они были также способны выделять «на заказ» целебные ферменты. В общем, до конца Романовых дней мог заботиться об отшельнике чудо-кокон. Только вот Роман не желал оканчивать свои дни в океане, уставленном черными надгробиями. Он положил себе вернуться домой, на Землю.
Для начала Альвинг попытался наладить радиосвязь. Не менее чем половину земного года круглые сутки, с недолгим перерывом для сна, посылал он, настроив послушный кокон на выброс магнитных волн, отчаянный и безадресный SOS. Потом сообразил, что может посвятить этому занятию и во сто раз больше времени — с прежним успехом. Должно быть, уж очень далеко от человеческих путей горело оловянное солнце. Иначе Романа обнаружили бы и без его передатчика. Флот. Локаторы, засекавшие даже биоизлучение насекомых. И главное — люди, более чуткие, чем любые локаторы; люди, которые сумели бы найти на необъятной планетной равнине бьющееся, как огненный мотылек, сердце сородича…
Когда Роман отменил радиосеансы, стало совсем тошно. Впору наложить на себя руки. Под глухим колпаком тишины, где раздавалось лишь бормотание старого безумца-океана, Альвинг спасал себя от помешательства чтением вслух. Хорошо, что мы не совсем еще потеряли дар звуковой речи; можно даже в одиночестве как бы слушать собеседника. Память у Альвинга была цепкая, детская. Он пересказывал себе все, что прочел или услышал за сорок лет жизни. Классику и собственные любовные вирши, пьесы и психофильмы, анекдоты, сказочные истории, на которые столь щедры собратья-космонавты.
Невыносимо медленно проползали дни — каждый вшестеро длиннее земного. Сезон покоя сменился другим, загадочным временем года. Багровела, траурно полыхала ночами небесная дымка; струи тумана сновали резвее, вертелись водоворотами. В полном безветрии начинал низко гудеть океан, подергивался острой зыбью, как миллионами акульих плавников. И вдруг, словно подточенный снизу, бесшумно кренился и падал какой-нибудь далекий обелиск. Или сползала целая многобашенная крепость. Много позже докатывался грохот. Можно было предположить, что так постепенно исчезла вся суша. Причина оставалась непонятной. Поглядев на очередную катастрофу, Роман силой возвращал себя к декламации. Читал громко, в лицах.
Однажды, пережив припадок бешенства (показалось таким гадким микробное желе, что чуть не вышвырнул вон весь экоцикл), Роман успокаивал себя давней, времен Звездной школы побасенкой. Речь в ней шла о том, что вроде бы Пишотта, или Гржимек, а может быть, капитан Ульм еще несколько столетий назад посетил затейливую планету. Как водится в подобных апокрифах, память машины по ошибке вытер программист, и найти планету заново тоже не удалось. А жаль. Там якобы процветала цивилизация. И не культура каких-нибудь монстров, вроде знаменитых химер или «лесных царей». Самая что ни на есть человеческая, та, которую с незапамятных времен ищут корабли Флота в нашей Вселенной и машины Проникателей — в параллельных мирозданиях. И более того, цивилизация, во многом подобная земной. С одним только резким отличием. Туземцы (сущие люди!) не знали металла.
…Вот именно. Все из камня, кости, дерева, смол. Ни одного рудного месторождения. Развитие ремесел и техники там длилось не сотни — миллионы лет. Медленно, но верно, с чудовищным терпением учились тамошние мастера. Делали они деревянные станки и часы, базальтовые котлы и камеры сгорания; самолеты из железного дерева, телескопы и микроскопы с алмазными и слюдяными линзами. У них были шелковые аэростаты, сердоликовые буквы для книгопечатания, обсидиановые скальпели, стеклянные бритвы, резиновые водопроводы. Для тонких работ пользовались костяными орудиями. Знали до сорока видов бетона, в том числе пенобетон для строительства морских судов. Умели получать сверхпрочный фарфор — из него делались корпуса космических ракет…
