Всеволод Ревич - Пять зелёных лун (сборник)
А как же книги? Разве машина Онезима, создающая литературные шедевры, разладилась?
По возвращении в Париж я тут же помчался к Онезиму. Он ничуть не изменился. Все та же длинная нескладная фигура, черные глазки-пуговки, та же приветливая улыбка. Впрочем, мне показалось, что теперь его улыбка стала чуть печальной.
— Как дела, Онезим?
— Хорошо. Я бы сказал — превосходно. Здоровье прекрасное. Денег предостаточно.
За время моего отсутствия он отремонтировал квартиру, купил новую мебель, новый костюм.
— И все за счет жаровни?
— Да, — скромно признался Онезим, — жаровня работает отлично. Я подписал контракт. Ну, а ты как поживаешь? Как прошла экспедиция на Южный полюс?
— Очень интересно, — ответил я. — Думаю опубликовать книгу о пингвинах…
— Вот как, — проговорил он с восхищением, — у тебя уже есть издатель?
— Пока нет. Книга еще не закончена. Но послушай, Онезим, что случилось с твоей машиной?
— С машиной?
— Ну да. Я имею в виду твою чудесную машину. С ней что-нибудь не так? Ты перестал ею пользоваться?
— О нет, напротив. Она поработала на славу. — И он лениво указал на стеллаж: — Сработала мне несколько десятков прекрасных книг… Вот они все в твоем распоряжении. Если опять поедешь на Южный полюс, можешь взять их с собой…
— Ты что же, не предлагал их издателям?
Онезим пожал плечами.
Я побледнел.
— Что ты хочешь этим сказать? Они отказались печатать? Этого не может быть, Онезим! Чтобы издатели отказались от твоих превосходных произведений? Исключено! Может быть, в машине какие-нибудь неполадки, электроника подвела? Такая машина!..
Прервав меня, Онезим сухо возразил:
— Машина отличная. Но издатели отказываются. Могу показать тебе письма, которые я получил. Из Галлимара, Жюйара, Плона. Отовсюду один ответ: «Мы внимательно ознакомились с рукописью, которую вы имели честь нам предложить. К сожалению, она нам не подходит…»
— Почему же?
— Мотивировка одна и та же: «Видно влияние Бальзака»; «Бесспорно, вы слишком много читали Мориса Дрюона…»; «Прекрасная пародия на Золя, но, к сожалению, мы не можем…»; «Очевидно, вы слишком увлекаетесь романами Натали Саррот…»; «Произведения Эрве Базэна вы знаете как свои пять пальцев, к сожалению…». К сожалению, к сожалению. Всюду «к сожалению»…
— Короче — все издатели отказались?
— Все!
Это ужасно. Знаешь, мне в голову пришла одна мысль. Возьми-ка свою машину, наклонись над микрофоном. И… вместо того чтобы говорить: Корнель, Золя, Саган, скажи просто: Онезим. Тогда, естественно, ты должен будешь получить произведение Онезима.
Он улыбнулся:
— Ты думаешь, я не догадался так сделать? Ничего подобного, нажал клавишу «Философское произведение» и назвал свое имя: Онезим…
— И что же?
— Через сорок три минуты получил рукопись в сто страниц.
— Как она называется?
— «Некоторые размышления о новом электронном методе поджаривания цыплят, бифштекса и бараньих отбивных»…
Клиффорд Саймак
Дурной пример
С некоторыми весьма щепетильными заданиями могут справиться только роботы — заданиями такого порядка, что их выполнение нельзя поручить ни одному человеческому существу…
Тобиас, сильно пошатываясь, брел по улице и размышлял о своей нелегкой жизни.
В карманах у него было пусто, и бармен Джо выдворил его из кабачка «Веселое ущелье», не дав как следует промочить горло, и теперь ему одна дорога — в пустую лачугу, которую он называл своим домом, а случись с ним что-нибудь, ни у кого даже не дрогнет сердце. И все потому, думал он, охваченный хмельной жалостью к себе, что он — бездельник и горький пьяница; просто диву даешься, как его вообще терпит город.
Смеркалось, но на улице еще было людно, и Тобиас про себя отметил, как старательно обходят его взглядом прохожие.
Так и должно быть, сказал он себе. Раз не хотят смотреть на него, значит, все в порядке. Им незачем его разглядывать. Пусть отворачиваются, если им так спокойнее.
Тобиас был позором города. Постыдным пятном на его репутации. Тяжким крестом его жителей. Социальным злом. Тобиас был дурным примером. И таких, как он, здесь больше не было, потому что на маленькие городки всегда приходилось только по одному отщепенцу — даже двоим уже негде было развернуться.
Выписывая вензеля, Тобиас в унылом одиночестве плелся по тротуару. Вдруг он увидел, что впереди, на углу, стоит Элмер Кларк, городской полицейский. Стоит и смотрит в его сторону. Но Тобиас не заподозрил в этом никакого подвоха. Элмер — славный парень. Элмер соображает, что к чему. Тобиас остановился, немного подобрался, приосанился, затем нацелился на угол, где его поджидал Элмер, и без особых отклонений от курса поплыл в ту сторону. И прибыл к месту назначения.
— Тоуб, — сказал ему Элмер, — не подвезти ли тебя? Тут неподалеку моя машина.
Тобиас выпрямился с жалким достоинством забулдыги.
— Ни боже мой, — запротестовал он, джентльмен с головы до пят. — Не по мне это — доставлять вам столько хлопот. Премного благодарен.
Элмер улыбнулся.
— Ладно, ладно, успокойся. Но ты уверен, что доберешься до дома на своих двоих?
— О чем речь! — ответил Тобиас и припустил дальше.
Поначалу ему везло. Он благополучно протопал несколько кварталов.
Но на углу Третьей и Кленовой с ним приключилась беда. Споткнувшись, он растянулся во весь рост на тротуаре перед самым носом у миссис Фробишер, которая стояла на крыльце своего дома, откуда ей было отлично видно, как он шлепнулся. Он не сомневался, что завтра же она не преминет расписать это позорное зрелище всем членам Дамского благотворительного общества. А те, презрительно поджав губы, будут потихоньку кудахтать между собой, мня себя святей святых. Ведь миссис Фробишер была для них образцом добродетели. Муж ее — банкир, а сын — лучший игрок Милвилской футбольной команды, которая рассчитывала занять первое место в чемпионате, организованном Спортивной ассоциацией. Не удивительно, что это воспринималось всеми со смешанным чувством изумления и гордости: прошло немало лет с тех пор, как Милвилская футбольная команда в последний раз завоевала кубок ассоциации.
Тобиас поднялся на ноги, суетливо и неловко стряхнул с себя пыль и вырулил на угол Третьей и Дубовой, где уселся на низкую каменную ограду, которая тянулась перед фасадом баптистской церкви. Он знал, что пастор, выйдя из своего кабинета в полуподвале, непременно его увидит. А пастору, сказал он себе, это очень даже на пользу. Может, такая картина выведет его наконец из себя.
