Юрий Брайдер - Гвоздь в башке. Враг за Гималаями. За веру, царя и социалистическое отечество
Под воздействием наркоты я заснул и провалялся в глубоком забытье аж до следующего вечера. Лихорадка прошла, опухоль спала, боль хоть и осталась, но имела уже совсем другой характер, внушавший надежду на скорое исцеление. Благодарить за это, думаю, нужно было в первую очередь могучий организм предка.
Уже на закате меня посетил серый конь, которому накануне тоже крепко досталось. Из скупых слов старика я понял, что по нелепой случайности два пасшихся по соседству косяка вдруг смещались (по лошадиным понятиям это было равносильно объединению двух гаремов) и мой видавший виды сивка-бурка не устоял в схватке с более молодым и ражим соперником.
Я погладил печальную лошадиную морду и тихо сказал по-русски:
– Ничего, найдем мы тебе еще бабу…
На пару дней я был освобожден от пастушеских трудов, однако мне перепоручили хозяйственные заботы, обычно лежавшие на мальце, который, кстати сказать, приходился старику каким-то дальним родственником. Обязанности эти были несложные – доить кобылиц да жарить мясо жеребят, которое мои сотоварищи употребляли в неимоверных количествах, руководствуясь чисто волчьим принципом: жри от пуза, пока есть возможность, а не то завтра голодать придется.
Исполняя обязанности повара, я не смог удержаться от некоторых нововведений. Так, например, куски мяса теперь предварительно отбивались обухом топорика, а потом целые сутки мариновались в кислом молоке вместе с черемшой и щавелем.
Мальцу мои кулинарные изыски не очень-то понравились, зато старик остался доволен, что и не удивительно, учитывая плачевное состояние его зубов.
Спустя неделю я самостоятельно снял бинты (на боку их пришлось отмачивать горячей водой). Опухоли не было и в помине, багровая короста слезала клочьями, обнажая молодую розовую кожу, а операционный шов выглядел вполне сносно.
Следующий рассвет я встретил верхом на своем скакуне, которого нарек гордым именем Буся (уменьшительное от Буцефала). Обычай наделять каждую отдельно взятую скотину собственной кличкой среди степняков еще не завелся.
Похоже, что сменить нас собирались только поздней осенью, когда придет пора перегонять табуны на зимние пастбища. Естественно, что к тому времени меня здесь уже не будет. А пока я приступил к интенсивному исследованию окружающей местности, благо матерые жеребцы управлялись со своими косяками строже самых ревностных конепасов и никогда не позволили бы им разбрестись. От волков табун охраняли собаки, а люди были приставлены скорее для блезиру.
Главное, что требовалось от нас – поднять тревогу в случае набега врагов. В степи давно не было мира, и стычки, подобные той, в которой мой предок нарвался на чужую стрелу, случались едва ли не каждый день.
Раз за разом я отъезжал все дальше и дальше от становища. При этом мне постоянно приходилось давить на предка, человека нелюбопытного и ограниченного (благо хоть не обиженного силой и выносливостью).
За время этих странствий я не встретил никого, кроме разного рода степных парнокопытных, змей да дроф. Ничего удивительного, если учитывать плотность нынешнего народонаселения. Один человек, наверное, приходится на сто тысяч квадратных километров. Это просто чудо какое-то, что в свое время мой предок нарвался на ту самую бабу, благодаря которой я очутился именно в этом времени и в этом месте.
Судя по высоте дуги, которую ежедневно описывало солнце, был самый разгар лета, что ночью подтверждали и созвездия (благодаря чуткому руководству профессора Мордасова я все же освоил азы небесной механики). Скорее всего я находился где-то между сороковым и пятидесятым градусами северной широты, но вот только где конкретно – на западе или на востоке?
В одном из самых дальних походов я достиг берега довольно широкой реки, уносившей свои воды на юго-запад. Это давало повод надеяться, что я обретаюсь не где-нибудь, а именно в матушке-Европе, ведь азиатские реки соответствующих широт текут в основном на север.
Несколько раз я оставался ночевать прямо в степи, а вернувшись, объяснял свои долгие отлучки желанием сделать наш рацион более разнообразным. В подтверждение этой версии я добыл несколько жирных дроф и подстрелил из лука сома, охотившегося в речной заводи за утятами.
Однако мои сотоварищи категорически отказались как от птицы, так и от рыбы. Похоже, что эти продукты вызывали у них такое же отвращение, как во мне лягушки или виноградные улитки, так ценимые зарубежными гурманами. Одним словом, дикари! На конине да на баранине выросли. Пришлось скормить всю добычу собакам.
Малец вел образ жизни, скорее свойственный кошачьим, чем приматам – если не был занят урочным делом и не ел, то сразу засыпал. В противоположность ему старик все время трудился не покладая рук – точил наконечники стрел, кроил и сшивал шкуры, лепил глиняные горшки, которые сушил на солнце, а потом обжигал на костре, строгал какие-то палочки, собирал лекарственные травы.
Эта деятельность обычно сопровождалась заунывными песнями, в которых мелодичности не было ни на грош, а смысла и того меньше. Тем не менее в песнях иногда упоминались такие странные для степняков понятия, как белокрылые лодки, каменные жилища и большая соленая вода. Среди своих соплеменников старик, наверное, слыл чуть ли не ученым-энциклопедистом.
Время от времени мы стали вести беседы (если только обмен парой коротких фраз можно считать беседой). Говорил, естественно, предок, а я лишь понуждал его к этому да помогал подбирать слова.
Довольно скоро выяснилось, что мой собеседник не так уж и стар, как это кажется, просто сильно сносился, словно сапог, который никогда не снимают с ноги. Деда нынешнего вождя он не помнил, а вот при его отце не раз водил в набег мужчин своего рода.
Случалось, что эти экспедиции заводили степняков очень далеко – до глухих непроходимых лесов на востоке и до великой реки на западе, считавшейся чуть ли не границей обитаемого мира.
Сам он видел эту реку только мельком, но поговаривали, что она течет через земли самых разных народов и в конце концов на дальнем юге впадает в большую соленую воду, незамерзающую даже в самые суровые зимы. (Я понял, что речь, скорее всего, идет о море.)
К исходу лета, когда урожай собран, а стада нагуляли жир, на берегах большой соленой воды происходит торжище. Туда приплывают на белокрылых лодках и съезжаются по суше чужеземцы самого странного вида – и с черными курчавыми бородами по пояс (не ассирийцы ли?), и с красной кожей (наверное, египтяне), и с ушами, длинными, как у зайцев (а это еще кто?).
Они берут у степняков лошадей, зерно, сыромятные кожи, вяленое мясо и невольников, а взамен предлагают оружие, украшения, бронзовые слитки и роскошные ткани.
