Юрий Брайдер - Гвоздь в башке. Враг за Гималаями. За веру, царя и социалистическое отечество
Затем меня посетила мысль, которую никак нельзя было назвать отрадной.
А почему, спрашивается, я приставлен к табуну?
Ясно, что конепасы к местной элите не относятся. Скорее наоборот. Достаточно только глянуть на моих сотоварищей – один старик, уже почти отживший свой век, другой мальчонка, еще не вошедший в возраст. Короче говоря, товар бросовый.
Тогда почему в этой компании оказался мой предок, мужчина в полном расцвете сил? Утратил доверие общества? Или провинился в чем-то?
Не в силах побороть недоумение, я даже заерзал на том месте, где сидел, и тогда ноющая боль в боку резанула ножом. Вот и ответ! Я болен или ранен, а потому на серьезное дело не гожусь. Такой и с тяжелой сохой не справится, и в лихом деле подведет.
С изъянцем мне досталась оболочка. В таком виде до Крита не добраться. Где здесь ближайшая поликлиника?
Отдав должное черному юмору, я исподволь, без нажима, заставил предка задрать подол рубахи.
Зрелище, открывшееся мне, прямо скажем, было не из приятных. На боку, чуть повыше диафрагмы, торчала багровая гуля, размером приблизительно с кулак. Первопричиной ее, несомненно, была аккуратная ранка, из которой сочился гной.
Что это – свищ, укус змеи, удар кинжала?
В мутном сознании предка неохотно, как дубовая коряга, всплыло воспоминание – угон чужого стада, короткая ночная схватка, конское ржание и человеческие вскрики, лязг оружия и хруст черепов, а потом, когда преследователи уже стали отставать, укус стрелы, спицу которой он в запале отломал, дабы та не мешала скакать.
Теперь все понятно. В ране остался наконечник стрелы, который и не дает ей зажить. Дело в принципе пустяковое, но без хирургического вмешательства не обойтись. На местных врачевателей надежды мало. Умели бы они лечить такое, давно бы вылечили.
Сам я не справлюсь – уж больно место неудобное. А что, если пригласить в ассистенты старика? Шьет он очень даже ловко. Да и резать, чувствуется, мастак. Что чужая опухоль, что чужое горло – ему все едино. Руки не дрогнут. Жаль, правда, что он не мыл их с малолетства.
Для операции понадобятся три вещи – соответствующий инструмент, антисептики и давящая повязка напоследок. (За время скитаний по различным медицинским учреждениям я слегка поднаторел во врачебном деле.)
Вместо скальпеля сгодится тончайшая пластинка кремня, которой старик перерезает жилы. Замена хирургической игле и кетгуту тоже имеется. Антисептик придется использовать самый примитивный – собственную мочу. В уринотерапию я не верю, но в моем положении выбирать не приходится. Рубаху порвем на бинты. Пойдут в дело и листья подорожника, обильно растущие вокруг.
Боль, конечно, ожидалась адская, а потому существовала вероятность того, что я не выдержу ее и против собственной воли отправлюсь в незапланированное «душеходство», бросив ничего не понимающего предка в дикой степи с распоротым боком.
Да, перспектива поганая… Слаб человек, а душа его слаба еще в большей мере. (Нет, это не Экклесиаст. Так приговаривал мой братец, отправляясь под утро в дежурный магазин за очередной бутылкой водяры).
Совсем иное дело, если бы мы могли разделить обузу предстоящей операции пополам. Пусть предок терпит боль, а я займусь врачеванием. Ведь, строго говоря, я пока еще гость в этом теле, а гость не обязан сносить муки и невзгоды, обрушившиеся на хозяина. Все мои ощущения имеют опосредованный характер. Свет, звук, запахи, боль, вкус, похоть и многое другое, что определяет наше бытие, приходят ко мне через чужие органы чувств, от которых, наверное, можно как-то отмежеваться.
Не знаю, что получится, но попытаться стоит…
Опять пришлось действовать чисто интуитивно, методом тыка, как любят выражаться (правда, по разному поводу) электрики и половые гиганты.
Сначала я ослеп, то есть отключился от чужого зрительного центра. Потом оглох. Утратил ориентацию в пространстве. Перестал ощущать запах дыма. А сразу после этого исчезла и боль – острая резь в зубах, тупая ломота в боку и нестерпимый зуд во всем теле.
Быстренько вернув себе все другие чувства, кроме самого последнего, дарованного нам коварной Пандорой вместе с прочими бедами и напастями, я для контроля сунул руку в огонь. Волоски на тыльной стороне ладони сразу обуглились, но вместо ожога я ощутил только легкое покалывание.
Дело теперь оставалось за малым – на время подавить волю предка, не гася при этом сознания, и как можно более доходчиво объяснить старику то, что от него требуется.
Как я и предполагал, операция продлилась недолго. Прежде чем очередная порция мяса успела поджариться, треугольный бронзовый наконечник был извлечен наружу (правда, вместо пинцета пришлось использовать свои собственные пальцы), пять грубых стежков стянули края очищенной от гноя и промытой раны, а мою грудь охватила плотная повязка.
Старик оказался на удивление понятлив и хладнокровен. Все, что полагается, он сделал с той же неторопливой сноровкой, с какой подшивал обувку или ловил вшей. Чужие мученья, по-видимому, мало трогали его. Невзгоды, лишения, боль и смерть были столь обычным атрибутом здешнего существования, милосердие и сострадание просто не успели зародиться в поэтому суровых душах.
Впрочем, пользовал меня старик отнюдь не бескорыстно. За оказанные услуги он без зазрения совести вытребовал бронзовый браслет, судя по всему, имевший немалую ценность.
К ночи бок разболелся пуще прежнего, и меня стало лихорадить. Спасительный сон не шел. Даже аппетит пропал.
Старик ненадолго отлучился куда-то и принес изрядный сноп жесткой, остро пахнущей травы, соцветья которой были немедленно заварены в кипятке.
Опорожнив через силу пару ковшиков этого пойла, я почувствовал себя настолько странно (ни хорошо и ни плохо, а именно – странно), что ко мне вернулись юношеские воспоминания, давно выветрившиеся из памяти. Примерно так же, только еще гадостней, пахла анаша, которую покуривали в школе мои сверстники, позже переключившиеся на героин и экстази. По всему выходило, что старик напоил меня крепким отваром дикой конопли. Ну и жук…
Под воздействием наркоты я заснул и провалялся в глубоком забытье аж до следующего вечера. Лихорадка прошла, опухоль спала, боль хоть и осталась, но имела уже совсем другой характер, внушавший надежду на скорое исцеление. Благодарить за это, думаю, нужно было в первую очередь могучий организм предка.
Уже на закате меня посетил серый конь, которому накануне тоже крепко досталось. Из скупых слов старика я понял, что по нелепой случайности два пасшихся по соседству косяка вдруг смещались (по лошадиным понятиям это было равносильно объединению двух гаремов) и мой видавший виды сивка-бурка не устоял в схватке с более молодым и ражим соперником.
