Лоренс Даррелл - Жюстин (Александрийский квартет - 1)
Он быстро встал и открыл дверь. Снаружи никого не было. Он отворил окно. На карнизе тоже никого не оказалось. Он накрыл чехольчиком телефонный аппарат и снова сел на место. Затем, наклонившись вперед и уставясь на меня стеклянным глазом, он сказал с мрачной миной профессионального заговорщика, тщательно подбирая слова: "Только никому ни слова, старина. Поклянись, что не скажешь никому ни единого слова". Я поклялся. "Они сделали меня главой Секретной службы". Страшная фраза по капле стекла сквозь его искусственную челюсть. Я удивленно кивнул. Он глубоко, едва не всхлипнув, вдохнул, словно скинув с плеч некое бремя, и продолжил: "Старик, война уже не за горами. Информация для служебного пользования". Потом он приставил к виску длинный указательный палец. "Вот тут-то и начнется заваруха. Враг работает день и ночь, старина, прямо среди нас". Не согласиться с этим было невозможно. Все, на что я был годен теперь, - так это дивиться на нового Скоби, сидевшего передо мной, этакой картинкой из бульварного журнала. "Ты можешь помочь нам пустить их на дно, старина, - продолжал с непрошибаемой серьезностью чревовещать Скоби. - Мы хотим взять тебя в штат". Это звучало куда более дельно. Я стал ждать подробностей. "Самая опасная шайка окопалась именно здесь, в Александрии, - старина Скоби скрежетал и завывал уже во весь голос, - и ты оказался в самой середке. Все они - твои друзья".
Сквозь насупленные брови и раскоординировавшийся от возбуждения стеклянный глаз я увидел вдруг Нессима, короткая вспышка, как по наитию, сидящего за массивным столом в холодном сплетении стальных трубок, в конторе, не спускающего глаз с телефона, и на лбу его - крупные бисерины пота. Он ждал сообщения о Жюстин - еще один поворот ножа. Скоби покачал головой. "Нет, речь не столько даже о нем, - сказал он. - Он замешан в деле, конечно же. Но командует человек по имени Бальтазар. Смотри, что перехватила наша цензура".
Он извлек из папки открытку и протянул ее мне. У Бальтазара изысканный почерк, и руку я узнал немедленно; но я не смог сдержать улыбки, когда увидел на обороте открытки всего лишь шахматную диаграмму бустрофедона. Маленькие квадраты, заполненные греческими буквами. "У него хватает наглости, черт его дери, даже не запечатывать их в конверты". Я изучил диаграмму и попытался вспомнить то немногое в оккультном счислении, чему успел научиться у моего друга. "Система девятого уровня сложности, - сказал я. - Слишком сложно для меня". - "Они устраивают регулярные сходки, старина, обмениваются информацией, - сказал Скоби, снова перейдя на ультразвук. - Это я знаю наверняка". Я тихо взвесил открытку кончиками пальцев, а в ушах моих эхом отдавался голос Бальтазара: "Долг мыслителя - навести на мысль; долг святого - молчать о постигнутом".
Скоби откинулся на спинку стула, не пытаясь скрыть самодовольной улыбки. Он надул щечки - этакий зобастый декоративный голубь. Он снял с головы феску, оглядел ее милостиво и покровительственно - и надел сверху на чехольчик для чайника. Затем поскреб костлявыми пальцами изрытый извилинами череп и продолжил: "В общем, мы никак не можем их расшифровать. Их у нас дюжины. - Он показал мне папку, полную фотокопий таких же точно открыток. Наши дешифровщики головы над ними повывихнули, а ведь у нас есть даже университетские старшекурсники, гении в математике. И все по нулям, старина". Тоже мне, удивил, подумал я, опуская открытку на пачку фотокопий и возвращаясь к созерцанию Скоби-контрразведчика. "Вот здесь-то в игру включаешься ты, - сказал он, скорчив рожицу, - если, конечно, ты согласен, старина. Нам нужен ключ к шифру, сколько бы времени у тебя это ни заняло. Мы дадим тебе чертовски хорошее жалованье, а? Что скажешь?"
Что я мог сказать? Идея была чересчур хороша, чтобы дать ей погибнуть. К тому же за последние несколько месяцев я настолько запустил свои школьные дела, что пребывал в полной уверенности - в конце семестра контракта со мной не возобновят. Я постоянно являлся в школу прямо со свидания с Жюстин и, понятное дело, постоянно опаздывал. К тетрадкам я вообще не притрагивался. С дирекцией, а заодно и с коллегами-учителями вел себя просто по-хамски. И вдруг - возможность полной независимости. В голове моей возникла фраза, сказанная Жюстин, ее голосом: "Любовь наша стала подобна постыдной оговорке в общеизвестном афоризме", - я подался вперед и кивнул. Скоби испустил счастливый вздох и облегченно расслабился, а расслабившись, снова вдруг стал - пиратом. Он перепоручил свою контору невидимому Мустафе, обитавшему, очевидно, где-то в кишочках черного телефонного аппарата, - Скоби всегда глядел в телефонную трубку, как в глаза собеседнику. Мы вышли вместе и снизошли до услуг служебного автомобиля, мигом умчавшего нас обратно к морю. Дальнейшие детали моего трудоустройства можно было с не меньшим успехом обсудить за маленькой бутылочкой бренди, припасенной на случай в нижнем ярусе его поставца.
Мы любезно позволили высадить нас на Корниш и прошли остаток пути пешком, миропомазанные пряным великолепием лунного света, глядя, как распадается на составные части и снова собирается воедино Город в вялотекших синусоидах вечерней дымки - набрякший инертной ленью лежащей вокруг пустыни и Дельты, зеленой аллювиальной Дельты; ленью, въевшейся в самое его нутро, альфой и омегой всех его ценностей. Скоби всю дорогу болтал, перескакивая с пятого на десятое. Я помню, он клятвенно уверял меня в том, что остался сиротой едва ли не во младенчестве. Его родители погибли вместе и при весьма драматических обстоятельствах - позже он почерпнул в их смерти немало пищи для размышлений. "Мой отец был одним из автомобильных пионеров, старина. Первые гонки, бешеные скорости: миль, наверное, двадцать в час - ну, и все такое. Было у него свое собственное ландо. Как сейчас его вижу, за рулем, с большими усами. Полковник Скоби, кавалер Военного креста. Служил в кавалерии, улан. И мать тоже сидит с ним рядом, старина. Никогда не расставались, даже во время гонок. Она у него была за механика. В газетах вечно публиковали их фотографии, вместе, на старте, на лицах густые такие сетки, как у пасечников, - Бог знает зачем пионеры носили эти сетки. Может, пыль".
Из-за сеток они и погибли. На крутом повороте во время гонок по маршруту Лондон - Брайтон на старом Брайтонском тракте сетку его отца, сидевшего за рулем, затянуло в переднюю ось. Его вышвырнуло на дорогу, а машина пролетела вместе с матерью чуть дальше и врезалась в дерево. "Он, правда, всю жизнь именно о такой смерти и мечтал, единственное утешение. Они на четверть мили опережали ближайшего соперника".
Нелепые истории с трагическим концом всегда приводили меня в восторг, и я лишь ценою титанических усилий сдерживал приступы смеха, пока Скоби живописал сей прискорбный случай, зловеще вращая стеклянным глазом. И все же, пока он говорил, а я внимал ему, половина моих мыслей бежала по обходной дорожке, пробуя на вкус мою новую работу, пытаясь выразить ее в терминах долгожданной свободы. В тот же вечер, чуть позже Жюстин должна была ждать меня неподалеку от Монтасы - шикарный автомобиль тихо гудит, будто бражник, в овеваемой пальмами полутьме у дороги. Как она на это посмотрит? Конечно, она будет рада моему освобождению от кандалов нынешних моих способов зарабатывать деньги. Но будет и легкий шок, неприметная гримаса неудовольствия - ведь эта свобода сделает возможным дальнейшее взаимопроникновение душ и разрастание лжи, а еще - поможет нашим судьям поймать нас с поличным. Вот и еще один парадокс любви: то, что сблизило нас - бустрофедон, - может, овладей мы теми качествами, которые за ней стояли, разлучить нас навсегда, едва лишь мы, ослепленные друг другом, переступим черту дозволенного.
