Альфред Бестер - Миры Альфреда Бестера. Том 4
— Поздний Джеффри Халсион, — сказал он.
Прекрасной ручкой и угольными чернилами ловкая рука вывела на долларе над лицом Джорджа Вашингтона другой портрет. Это было ненавистное, дьявольское лицо на фоне ада. Это было лицо, перекошенное ужасом, на вызывающей ненависть сцене. Лицо являлось портретом мистера Аквила.
— Черт побери! — воскликнул мистер Аквил.
— Понимаете, сэр? Я не хотел вас расстраивать.
— Теперь уж я точно должен владеть им, — мистер Аквил, казалось, был зачарован портретом. — Случайность это или намеренность? Знал ли меня Халсион? Ergo sim…
— Понятия не имею, мистер Аквил. Но в любом случае, я не могу продать рисунок. Это доказательство преступления… осквернения валюты Соединенных Штатов. Он должен быть уничтожен.
— Никогда! — мистер Аквил схватил рисунок, словно боялся, что продавец тут же подожжет его. — Никогда, Джимми. «Крикнул ворон: „Nevermor“. Черт побери! Почему Халсион рисует на деньгах. Нарисовал меня. Преступная клевета, но это неважно. Но рисунки на деньгах? Расточительство, joki causa.
— Он сумасшедший, мистер Аквил.
— Нет! Да? Сумасшедший? — Аквил был потрясен.
— Совершенно сумасшедший, сэр. Это очень печально. Он в лечебнице. Проводит время, рисуя картинки на деньгах.
— Le jeir vivenda, Iisuse! Почему бы вам не подарить ему бумагу для рисования, а?
Дереликт печально улыбнулся.
— Пытались, сэр. Когда мы давали Джеффу бумагу, он рисовал на ней деньги.
— Дьявол! Мой любимый художник. В сумасшедшем доме. Ex bin! В таком случае, могу ли я покупать его рисунки?
— Не можете, мистер Аквил. Боюсь, никто больше не купит Халсиона. Он совершенно безнадежен.
— Отчего он сошел с колеи, Джимми?
— Говорят, это уход от действительности, мистер Аквил. Этому способствовал его успех.
— Да? Что и требовалось доказать. Расшифруйте.
— Ну, сэр, он еще молод, ему только тридцать, он очень незрел. Когда он приобрел такую известность, то не был готов к ней. Он не был готов к ответственности за свою жизнь и карьеру. Так мне сказали врачи. Тогда он повернулся ко всему задом и ушел к детство.
— А? И рисует на деньгах?
— Врачи сказали, что это его символ возвращения к детству, мистер Аквил. Доказательство, что он слишком мал, чтобы знать, что такое деньги.
— А? Ui… Я… Хитрость безумца. А мой портрет?
— Я не могу объяснить это, мистер Аквил, если вы не встречались с ним в прошлом и он не запомнил вас. Или, может, это совпадение.
— Гм… Возможно и так. Вы что-то знаете, мой древний грек? Я разочарован. Je oubleray jamarz. Я жестоко разочарован. Черт побери! Уже никогда не будет картин Халсиона? Merde! Мой лозунг. Мы должны что-то сделать с Джеффри Халсионом. Я не хочу разочаровываться. Мы должны что-то сделать.
Мистер Солон Аквил выразительно кивнул, достал сигарету, закурил, затем помолчал, глубоко задумавшись. Через долгую минуту он снова кивнул, на сей раз решительно, и сделал поразительную штуку. Он сунул зажигалку в карман, достал другую, быстро оглянулся и щелкнул ею перед носом мистера Дереликта.
Мистер Дереликт, казалось, ничего не заметил. Мистер Дереликт, казалось, мгновенно застыл. Мистер Аквил осторожно поставил горящую зажигалку на выступ шкафа перед продавцом, стоявшим по-прежнему неподвижно. Оранжевое пламя отсвечивало на его глазах.
Аквил метнулся в магазин, пошарил и нашел китайский хрустальный шар. Он достал его из витрины, согрел на груди и уставился в него. Что-то пробормотал. Кивнул. Потом вернул шар в витрину и подошел к кассе. Там он взял блокнот, ручку и стал писать знаки, не имеющие отношения ни к какому языку или графологии. Затем снова кивнул, вырвал из блокнота листок и спрятал в свой бумажник.
Из бумажника он достал доллар, положил на стеклянный прилавок, вынул из внутреннего кармана набор ручек, выбрал одну и развинтил. Осторожно прищурив глаза, он капнул из ручки на доллар. Сверкнула ослепительная вспышка. Раздалось вибрирующее жужжание, которое медленно затихло.
Мистер Аквил положил ручки в карман, осторожно взял доллар за уголок и вернулся в картинную галерею, где по-прежнему стоял продавец, остекленело уставившись на оранжевый огонек. Аквил помахал долларом перед его неподвижными глазами.
— Послушай, приятель, — прошептал Аквил, — после обеда посетишь Джеффри Халсиона. Nest pa? Дашь ему эту бумажку, когда он попросит материал для рисования. Да? Черт побери! — Он достал из кармана мистера Дереликта бумажник, вложил в него доллар и вернул бумажник на место.
— Для этого и посетишь его, — продолжал Аквил. — Потому что ты находишься под влиянием Le Diable Voiteux. Vollens-nollens, хромой бес внушил тебе план исцеления Джеффри Халсиона. Черт побери! Покажешь ему образцы его прежнего великого искусства, чтобы привести его в себя. Память — мать всего. HimmelHerrGott! Слышишь меня? Ты сделаешь так, как я говорю. Пойдешь сегодня и предоставишь остальное дьяволу.
Мистер Аквил взял зажигалку, закурил сигарету и погасил огонек. Сделав это, он сказал:
— Нет, мой святейший святой! Джеффри Халсион слишком великий художник, чтобы чахнуть в глупом заточении. Он должен вернуться в наш мир. Он должен быть возвращен мне. Le sempre l'ora. Я не буду разочарован. Ты слышишь меня, Джимми? Не буду!
— Возможно, есть надежда, мистер Аквил, — ответил Джеймс Дереликт. — Мне только что пришла одна идея… Способ привести Джеффа в разум. Попытаюсь сделать это сегодня после обеда.
Нарисовав лицо Фэревея Файсенда под портретом Джорджа Вашингтона на долларе, Джеффри Халсион заговорил, ни к кому не обращаясь:
— Я как Челлини, — провозгласил он. — Рисунки и литература одновременно. Рука об руку, хотя все искусства едины, святые братья-единоверцы. Отлично. Начинаю: Я родился, я умер. Бэби хочет доллар. Нет…
Он вскочил с мягкого пола и зашагал от мягкой стены к мягкой стене, сердито озираясь, пока глубокий пурпур ярости не превратился в бледную лиловость взаимных обвинений, что смесью масла, цвета, света и тени Джеффри Халсиона были вырваны из него Фэревеем Файсендом, чье отвратительное лицо…
— Начнем сызнова, — пробормотал он. — Затемним световые эффекты. Начнем с заднего плана… — Он присел на корточки, схватил чертежное перо, чье острие было гарантировано безвредно, и обратился к чудовищному лицу Фэревея Файсенда, которым заменял первого президента на долларе.
— Я кончен, — говорил он в пространство, пока его искусная рука создавала красоту и ужас на деньгах. — У меня был мир. Надежда. Искусство. Мир. Мама. Папа. О-о-о-о-о-о! Этот дурной человек бросил на меня дурной взгляд, и бэби теперь боится. Мама! Бэби хочет делать хорошие рисунки на хорошей бумаге для мамы и папы. Посмотри, мама, бэби рисует плохого человека с плохим взглядом, черным взглядом черных глаз, как адские омуты, как холодные огни ужаса, как далекая свирепость из далеких страхов… Кто здесь?!
Скрипнула дверь палаты. Халсион прыгнул в угол и присел, нагой и трясущийся, когда дверь открылась перед входящим Фэревеем Файсендом… Нет, это док в белом халате и незнакомец в черном пиджаке, несущий черный портфель с инициалами Дж. Д., вытесненными позолоченными готическими буквами.
— Ну, Джеффри? — сердито спросил врач.
— Доллар, — захныкал Халсион. — Кто даст бэби доллар?
— Я привел твоего старого приятеля, Джеффри. Ты помнишь мистера Дереликта?
— Доллар, — хныкал Халсион. — Бэби хочет доллар.
— А что случилось с предыдущим, Джеффри? Ты еще не закончил его?
Халсион сел на бумажку, чтобы спрятать ее, но врач оказался быстрее. Он выхватил доллар и они с незнакомцем изучили его.
— Так же велик, как все остальное, — пробормотал Дереликт. — Величайший! Какой волшебный талант пропадает…
Халсион услышал.
— Бэби хочет доллар! — заорал он.
Незнакомец достал бумажник, вытащил из него доллар и вручил Халсиону. Схватив доллар, Халсион услышал мелодию и попытался напеть ее сам, но это была его тайная мелодия, так что он стал слушать.
Доллар был славный, гладенький, не слишком новый, с превосходной поверхностью, принимавшей чернила, как поцелуй. Джордж Вашингтон выглядел безукоризненным, но покорным, словно привык к небрежному обращению с собой в магазинах. И в самом деле, он должен привыкнуть, потому что на этом долларе выглядел старше. Гораздо старше, чем на любом другом, так как серийный номер этого доллара был 5271 009.
Когда Халсион удовлетворенно присел на пол и обмакнул ручку в чернила, как велел ему доллар, он услышал слова врача:
— Не думаю, что стоит оставлять вас наедине с ним, мистер Дереликт.
— Нет, мы должны остаться вдвоем, доктор. Джеффри всегда застенчив во время работы. Он будет обсуждать ее со мной только наедине.
— Сколько времени вам понадобится?
— Дайте мне час.
— Я очень сомневаюсь, что это пойдет на благо.
