Дмитрий Грунюшкин - За порогом боли
Быня принял решение. Выбросил сигарету в окно, завел мотор, охнув от боли в колене, когда нажимал газ, ласково погладил руль теперь уже по-настоящему своего «Чероки», и выехал на шоссе, свернув к селу.
«Черт возьми, и правда, не так уж все и плохо!»
Макс сидел на диване и угрюмо наблюдал, как Ленка ходит по комнате и собирает свои вещи. Ничего не хотелось говорить и, тем более, делать. Хотелось только, чтобы это все кончилось, и она скорее ушла.
…Почти всю дорогу назад они молчали. Сразу по приезду Кирилл куда-то исчез. Макс с Ленкой в натянутом звенящем молчании поужинали и легли спать. Она на диване, он на кухне на раскладушке. И перед тем, как провалиться в тяжелый и тягучий сон без сновидений, но при этом ужасно долгий, он слышал, как Ленка тихо плачет.
Сегодня ее глаза были красными и припухшими, и было похоже, что эту ночь она провела без сна. Она сразу же, без подготовки, сказала, что они должны расстаться и, боясь, что Макс начнет возражать, стала говорить, говорить…Она торопилась, путалась, голос становился все громче и громче и, наконец, она сорвалась и расплакалась. Расплакалась не тем тихим, горьким, безысходным плачем, который Макс слышал ночью, а громким, очищающим и облегчающим душу бабьим ревом. Этот поток слез вымывал из сердца страх и обиду, и после этого напора эмоций она помягчела и, даже, готова была пожалеть о своих словах. Стоило ему подойти и молча обнять ее, прижав ее голову к своей груди и погладить, как кошку, по затылку, легонько почесывая за ухом, как он всегда делал, когда они ссорились… Не надо было ничего говорить, только обнять! И она бы простила ему все – и горечь загубленной любви, и шок от его перемены, и тот страх, который сковал ее, когда он стремительно и неотвратимо шел на Быню, и ужас, когда он жестоко, по-зверски, расправился с этим добродушным увальнем, и то отчаяние и беспомощность, которые ее охватили, когда он с остановившимся взглядом возвращался в лес, чтобы…Об этом даже страшно было думать.
И обида. Обида, жегшая душу из-за того, что он, вернувшись, даже не попытался ничего объяснить, а просто бездушно сел за руль и молча погнал машину, двигая рулем, словно автомат.
Она простила бы ему даже то, что он перестал быть тем, кого она любила…Да, наверное, именно любила, иначе не было бы так больно…То, что из него вдруг, как корд из изношенной шины, выперло то, чего она в нем не видела – холодность, резкость, жестокость. То, что она перестала его понимать. Она бы простила все, но…
Он не подошел, не обнял. Он каменно сидел на диване, отрешенно глядя в стену и сцепив пальцы. И она, всхлипнув последний раз, вытерла глаза и начала собирать вещи. Он не подавал никаких признаков жизни, даже не шевелился и, казалось, не дышал. Он не помог ей снять с антресолей тяжелый чемодан. Глаза были мертвы и тусклы. Ленка растеряла и злость, и обиду, ощущая уже чувство вины, но назад было уже поздно.
Собрав вещи, она позвонила Кириллу по телефону, который он ей дал вчера вечером, и сказала, чтобы он приехал, потому что она решилась на то, о чем вчера говорила. Потом приготовила обед. Позвала Макса, но он никак не отреагировал. Она закрыла глаза и сжала зубы, чтобы снова не расплакаться, теперь уже от отвращения к себе, и от чувства, что сейчас она делает страшную ошибку, которую никогда себе не простит.
Вошел Кирилл, помог ей отнести вещи в машину. Она подошла к Максу и хотела его поцеловать, но что-то ей подсказало, что это было бы уже слишком. Она тихо шепнула: «Прости…», и добавила совсем уже банально, – «И прощай.» Кирилл, тоже чувствовавший себя не в своей тарелке, сказал, что будет к вечеру, и они ушли. Они ушли, и в наступившей тишине их гулкие шаги на лестнице резанули по сердцу Макса сильнее, чем все слова, которые он слышал, как через ватные тампоны.
Он так же безучастно, не вполне осознавая, что происходит, просидел минут десять, пока барьер в его сознании, который появился, чтобы защитить его психику от этого урагана, не начал подтаивать, и в глубине его мозга не зашевелился маленький червячок тоски, одиночества и обиды, который позже превратится в настоящий смерч, высасывающий все соки.
В этот момент и раздался телефонный звонок. Макс медленно протянул руку и снял трубку. Он поднес ее к уху молча, не говоря ни «Алло», ни «Слушаю». Он не в состоянии был произнести ни слова, словно боясь, что его голос разобьет то хрупкое стекло, которое пока не давало ему сорваться. Через несколько секунд трубка ожила:
– Это Олег Максимов?
Макс кивнул, не думая, что это могло бы оказаться хорошим сюжетом для анекдота. И, словно увидев его кивок, голос в трубке произнес:
– Извините, что беспокою вас в такой тяжелый момент, но дело не терпит отлагательства. Посылка от Юрия Николаевича ждет вас, – невидимый собеседник назвал номер камеры хранения и шифр, которые Макс машинально записал, и продолжил свой монолог. – В посылке все необходимые инструменты и материалы. Подробные инструкции там же. Вам необходимо взять такси, но не частника, чтобы не столкнуться с милицией, и подъехать к вокзалу. На этой же машине обратно. Подъедете вплотную к дому, но внутрь двора не заезжайте. Посылку надо забрать в течение двух дней, но чем быстрее, тем лучше. Все понятно?
– Да, – буркнул Макс.
– До свидания. Желаю удачи, – и, через паузу, ехидно, – …в личной жизни.
Макс встал и, двигаясь, как в воде, вышел на улицу не задерживаясь ни на секунду, словно радиоуправляемая модель, подчиняющаяся невидимым сигналам. Выйдя на дорогу он огляделся и увидел желтую «Волгу» с шашечками, в моторе которой копался седоусый мужик.
– Свободен? – спросил Макс, подходя поближе.
– Сейчас закончу, – проворчал шофер, не глядя. – Погоди, если не спешишь. А то у меня искра в землю ушла, уже с час ищу.
Через пару минут таксист нашел-таки свою искру и захлопнул капот. Макс уже ждал его на переднем сидении.
– На вокзал.
Таксист вел машину уверенно, по-таксистски на грани фола, подрезая обгоняемых, ныряя в малейшие промежутки между машинами. Когда он особенно лихо срезал угол на перекрестке на глазах у ГАИшника, который удостоил их только беглым взглядом, Макс спросил:
– А что, ГАИшники вас совсем не замечают?
– Не-а, – ухмыльнулся таксист. – Мы общественный транспорт. Это частники платят по факту, а мы на предоплате.
– Так ведь таксопарк давно уже продан?
– Верно. Но у ментов рефлекс на «шашечки». Эта тачка уже два года, как моя, личная, но я ее не перекрашиваю и «шашечки» с крыши не снимаю. Поэтому я для них – таксист. Ты видел когда-нибудь, чтобы мент автобус тормознул? Пусть даже частный?
– Да-а, – протянул Макс. – Это уж точно. Я когда в Заречье жил, у меня под окнами троллейбусное «кольцо» было. Там частенько троллейбусы на ночь оставались. Так мой дружок раз на вечеринке докопался до одного товарища, который в депо работал, как на троллейбусе рулить надо. Тот весь вечер ему рассказывал. А в три часа ночи он ушел домой, угнал троллейбус и спокойненько на нем доехал на другой конец города. Ни одна собака на него по дороге и не гавкнула, хоть это самое ментовское время. Доехал до дому, бросил троллейбус на дороге и пошел спать.
