Богдан Петецкий - «Рубин» прерывает молчание
Она была все ближе. Но этот не она поднималась ко мне. Плоскость, которой я был, заволновалась, я не чувствовал ветра, хотя в воздухе было движение и оно возникало словно бы под влиянием моей собственной тяжести, которая и была причиной того, что я опускался все ниже и ниже, еще паря над цветущим лугом, однако уже предчувствуя момент, в который я столкнулся с его поверхностью. Я пробовал обороняться при помощи звуков, но те зазвучали слабо. Они и на долю секунды не задержали моего падения. Луг был рядом. Я почти чувствовал боль, которую причиняло мне прикосновение цветов, пронзающих лепестками ткань той плоскости, которая была мной, слишком непрочной, чтобы что-либо могло задержать ее падению. Музыка начала пригасать и внезапно я осознал, что умираю. Это смерть. Чудаческая, происходящая словно бы вне времени, но полностью действительная и необратимая. Смерть.
Эта мысль встряхнула меня. Сверкнула, как искра, на долю секунды давая сознанию контакт с реальным миром. Этого хватило. Я лихорадочно потянулся к вискам и содрал с головы ту аппаратуру, которую поместила там девушка из персонала этого концертного зала, или как кто хочет назвать то место, куда люди приходят красиво умирать.
Мне было достаточно. Даже показалось, что я уже понимаю все. Что не требуется мне ничего больше, чтобы избавиться от иллюзий. Я пойду теперь туда, где дело решится, может быть, жестоко, но быстро. Я должен был сделать это сразу.
Я встал. Я уже не заботился о сохранении видимости. Впрочем, в тот же самый момент спектакль окончился. Все вставали с мест. Сделалось тесно. Я поглядел на часы. С минуты, когда я перешагнул порог этого закоулка и уселся в кресло, миновало точно шесть минут, ни секунды больше.
Я взял себя в руки. Не сейчас! Я не могу рискнуть реакцией этого умершего собрания на шок, каким было бы обнаружение среди них чужака. И при том настолько чужого…
Я посмотрел на лица людей, покидающих зрительный зал. Они были также неподвижны как и прежде. Казалось, ничто не способно их оживить. Невольно я пожал плечами. Фантоматика! Что то, что на Земле делать запрещено. Поначалу это был закон, изданный для защиты реального мира. Быстро однако это стало делом этики. А также эстетики… В бегстве от действительности, ублаготворении искусственным способом любых инстинктов, программированных желаний, вымышленных эмоциональных состояний есть в сущности что-то отвратительное.
Я вышел на улицу. Люди расходились, немые, ступая беззвучно на мягких подошвах, исчезали в боковых улицах, как привидения.
Я двинулся в сторону, с которой пришел.
В какой-то момент я задержался, словно остановленный какой-то мыслью.
— Смерть вне времени, — буркнул я вполголоса. — Чепуха!
Я пошел дальше. Вокруг меня снова сделалось пусто. Ни с того, ни с сего в ушах у меня зазвучали слова Дари: «речь идет о времени»… Я усмехнулся.
— Смерть! — сказал я громко. — Смерть.
И испугался. Хорошенькое дело!
— Порядок, Мота! — пробормотал я громче, чем следовало, — я похожу еще с полчаса. Но не рассчитывай, что это что-нибудь даст.
Я прошел еще несколько метров, потом высмотрел в изломе стен нечто вроде приступки, уселся на ней. Достал из-под свисающей с меня ткани кусок концентрата и отгрыз порядочный кус. Жуя, с набитым ртом, я еще пробормотал:
— Наведи прицелы на один из этих минаретов. А лучше всего — на два! Потом отдохни. Но через полчаса проснись и уже не засыпай. Ты мне потребуешься!
9.
Парнишке могло быть года четыре. Коротко подстриженные черные волосы падали ему на лоб, образуя растрепанный сейчас чуб. Он был одет в такую же пелерину, как и взрослые, украшенную на плече стилизованным цветком, словно вырезанным из картона. Он появился из-за угла, как приведение, и заметив меня, остановился в нерешительности.
Он простоял так некоторое время, затем подошел на шаг поближе, нахмурил брови. На его широком лице отразилась сосредоточенность. Он заложил руки за спину, и, забавно выпрямляясь, прошептал:
— Извините…
Кажется, здесь знали только одно это слово.
— Извините, — зашуршало снова. В голосе малыша зазвучала бы вроде нотка удивления.
Мне внезапно захотелось смеяться. Я пролетел эти дурацкие два парсека, похоронил двух моих предшественников на планете, которая окружала их могилы со всех сторон. Прибыл сюда, прокрался в город благодаря странной блузе, взятой у одного из его жителей, все для того, чтобы единственным, кто заинтересовался мною, оказался четырехлетний мальчик. Это уже не только абсурд! И чистейший фарс к тому же!
— Что ты тут делаешь, — спросил я, невольно понижая голос. — Уже поздно…
Не иначе, — промелькнуло у меня в голове, среагировал бы стражник у ворот.
Парнишка поежился. Он опустил руки и свалил на бок голову. Но ничего не сказал.
Сцена затягивалась. Черт знает, что сделает такой малыш, если я не исполню его ожиданий. Я мог сюда прибыть как враг. Но не похититель детей! Идиотизм.
Внезапно у меня забрезжила мысль. Да, это способ. Кто знает, не простейший ли из всех возможных.
Я поднялся, подошел к мальчику и опустился на одно колено. Не дотронулся до него. Что нет, то нет.
— Я провожу тебя домой. Где ты живешь? — предложил я.
Это ему не понравилось. Он отступил на полшага и нахмурился.
— Я пойду с тобой, повторил я, вставая на ноги. — Ну, веди…
Ребенок не дрогнул.
Я беспокойно огляделся. Взять его за руку, потянуть за собой. А куда именно? Глупая история!
— И что с тобой делать? — сказал я больше в свой адрес, чем ему.
Парнишка дрогнул.
— Ты странно говоришь, — прошептал он тоном упрека.
Действительно, странно. Я забыл о гласных.
— Ты считаешь, что страаано? — запел я.
Он перестал хмуриться. Его руки снова отправились за спину.
— Купи мне сооля… — пожелал он.
Можно было этого ожидать. Этого и еще множества других вещей.
— Пойдем, — кивнул я ему. — Веди меня туда, где есть сооле…
— Не знаешь? — удивился он. — Дай лиилы, я сам пойду.
Ага! Конечно, лииле же проще. Любопытно, где их носят. Костюм, который я имел при себе, был лишен каких-либо складок, не говоря уж о карманах.
— Пойдем вместе, — сказал я. — Ну, веди, — повторил я с надеждой в голосе.
На этот раз он не тянул. Повернулся на пятке и исчез за тем самым изломом стены, из-за которого вышел. Я двинулся за ним.
Мы не ушли далеко. Как раз перед вторым или третьим домом вдоль освещенных витрин виднелась шеренга пузатых, округлых ящиков, которые не могли быть ни чем иным, как автоматами. Парнишка задержался и посмотрел на меня поощрительно.
— Ну, — сказал он слабым голосом. — Дай лииле…
